Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью

Так что дистанция огромного размера разделяла Бергмана и Тарковского в способах реализации своих идей с помощью актеров. Бергман не просто обожал актеров. Они были центром его исследований человеческого в человеке. Все его существование развивалось во взаимодействии с ними. Через них анатомировал он особенности человеческого бытия, как он его понимал и чувствовал. Через них воскрешались трения его души с внешним миром. Невозможно представить искусство Бергмана вне постоянного и кропотливого диалога со своими любимцами, можно сказать членами многолюдной семьи!

Возвращаясь еще раз к работе над «Персоной», Бергман пишет: «Мы втроем добивались нужного результата, шаг за шагом. Это была настоящая взаимоотдача. Сначала мы провели большую работу на студии, а потом, когда приехали на остров, переделали почти треть фильма… Я ощущал одиночество во многих других отношениях, но только не в своей профессии… Я нередко испытывал одиночество своего существования во внешнем мире, но именно от этого я всегда убегал в общность, даже если эта общность была иллюзорной». Разве можно себе вообразить, чтобы Тарковский размышлял об общей и главной идее фильма совместно с актерами, спасался вместе с ними в какой-нибудь «общности»?

Полноправие в работе с актерами достигало у Бергмана порой такой степени, что они могли вовсе его ослушаться, не соглашаясь с его концепцией или деталями поведения их персонажей. Например, во время съемок «Урока любви» Бергман решил выкинуть одну из сцен, которая актерски не складывалась. Но, как он вспоминает, Бьёрнстранд и Ева Дальбек подняли шум, «предложив мне “выметаться”, чтобы они сами прорепетировали эту сцену, “а ты посмотришь”. Пока я делал свои дела, они приготовили безумно смешную сцену». Бергман был отравлен сладким ядом этой игры в иллюзорную жизнь, столько раз отождествляясь с этим неугомонным и наивным племенем лицедеев, циркачей или иллюзионистов в самых разных своих картинах, вроде «Вечера шутов», «Лица» или «Репетиции». Театр, собственно, и составлял основную площадку всей его жизни. Мир Бергмана и впрямь виделся ему театром, а люди, конечно, актерами.

Тарковский понимал, что: «В отличие от кинематографического актера каждый исполнитель в театре должен внутренне выстроить свою роль, от начала и до конца, он должен буквально вычертить график своих чувств в соотнесенности с основным замыслом спектакля». Утверждая, что в кино такие «собственные умозрительные построения актеру решительно противопоказаны. Его единственная задача приблизить нас к жизни, то есть быть для этого естественным и органичным – вот и все. Работая над фильмом, я стремлюсь как можно меньше разговаривать с актерами и решительно восстаю против того, чтобы сам актер устанавливал связь отдельно сыгранного им кусочка с целым, даже иногда с соседними своими же собственными сценами». На этом уровне и в соответствии с задачами режиссера его актеры достигали нужных ему результатов, поддерживая целостность общей картины мира, представляемой Тарковским.

Думаю, что эта целостность мировосприятия особенно поразила Бергмана в фильмах Тарковского, чудодейственно ощущаемая и предметно продемонстрированная текучестью общего времени в кадре. Этим же таинственным свойством киноязыка в полной мере владеет, может быть, еще только Сокуров. Еще можно говорит о Константине Лапушанском, но там дело обстоит более сложно с точки зрения взаимодействия с Тарковским и, между прочим, Бергманом тоже…

Когда читаешь у Бергмана, что «между мной и моими артистами очень многое происходит на том уровне, который невозможно проанализировать», то может показаться, что в этом способе взаимодействия с актерами кроется что-то схожее с Тарковским. Но нет. Путь к этому «мгновению истины» полностью различается у обоих режиссеров. Началу съемок у Бергмана предшествует долгий и кропотливый репетиционный процесс и «если у артистов возникает какая-нибудь интонация, жест или какое-то предложение, то я все меняю». Тарковский внедряет актера в свой мир интуитивно-опытным путем, ощущая за него и за ним то целое, к которому он стремится в одиночестве.

Двойные портреты!