Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью

Бедный зритель, увы, далеко не всегда виноват в своем собственном дурном вкусе – ведь жизнь далеко не всем предоставляет равные возможности для совершенствования своих эстетических критериев. Однако вина управленцев культурой состоит в том, что они вдалбливают таким зрителям, что каждый из них может быть «высшим судией» художнику. Это неправда. И далеко не всякий зритель способен сегодня к полноценному художественному диалогу. Следует лучше позаботиться о создании определенного культурного климата, определенного уровня художественной продукции, а не пичкать публику заведомыми эрзацами и подделками, продолжая развращать ее. Однако решение подобной задачи не по плечу одному художнику – он не призван ее решать и решить не может. Культурную политику осуществляют, к сожалению, не художники. Каждый из нас может отвечать только лишь за уровень своего собственного произведения. Художник честно высказывается – и только его честность и искренность привлекают к нему собеседников. При условии, конечно, что у него есть что сказать, и это «что» глубоко и значительно.

Надо признаться, что после завершения работы над «Зеркалом» у меня возникла мысль вовсе бросить ту, как мне тогда показалось, неблагодарную профессию, которой я уже отдал многие годы нелегкого труда. Но, однако, после выпуска картины в прокат я был вынужден пересмотреть это свое решение. Причиной тому послужили также иные, глубоко затронувшие меня зрительские письма. Мне стало ясно, что я попросту не имею права бросать кинорежиссуру. Ведь существуют все-таки зрители, откликнувшиеся на «Зеркало» со всей чистосердечной откровенностью, и, как мне показалось, по-настоящему нуждающиеся и ожидающие моих картин. Ради таких зрителей я обязан продолжать свою работу, чего бы мне это ни стоило. Некоторые из моих корреспондентов дают в своих письмах такой подробный и обстоятельный анализ «Зеркала», изложенный на десятках страниц, с таким глубоким и неожиданным его толкованием, что им мог бы позавидовать иной профессиональный критик.

Значит, существуют зрители, которым все-таки важно вступить в диалог именно с моей картиной. Они ждут мою следующую работу, возлагают на меня определенные надежды. Так что, надеясь на понимание, я, как выясняется, нахожу его к великому счастью. Так ради чего мне прерывать разговор с теми, кто в нем заинтересован и кто существует со мной на одной волне? Почему мне нужно искать симпатии у тех зрителей, которым я совершенно чужд, в ущерб интересам своих единомышленников? Зачем заискивать перед теми, у кого свои взгляды, свои собственные «боги и кумиры»? Мы не имеем друг к другу никакого отношения…

Художник может и должен предложить зрителю свою искреннюю честность в единоборстве с материалом. А зритель может оценить, достойны ли его внимания усилия художника выйти на диалог. Хотя в процессе взаимного общения с чутким зрителем, конечно, не снимается вопрос возможных споров и дискуссий в рамках замысла и результата…

Но если мы принимаем безоговорочно и некритично мнение зрителей как истину в последней инстанции, льстиво заискивая перед мнением большинства, то это никак не является свидетельством подлинного уважения к этому самому большинству. Мы просто уходим от вопроса воспитания зрителя, подменяя его вопросом «воспитания воспитателя», то есть художника. А зритель продолжает оставаться в сознании довольства собственной непогрешимостью и правотой – правотой зачастую весьма сомнительной. Не воспитывая и в зрителе способности критического отношения к своим собственным суждениям, мы в конечном счете проявляем к нему свое полное равнодушие…

Об ответственности художника: этика и нравственность

Тарковский. В сопоставлении кинематографа с литературой, вернее их противопоставлении, воплощена та драматическая разница между этими видами искусства, которой характеризуется их ложная зависимость друг от друга. Единственный, как мне кажется, признак, роднящий эти два совершенно самостоятельных и независимых вида искусства, – это великолепная свобода оперирования материалом.

Мы уже говорили, как через постижение кинематографического образа возникает взаимосвязь авторского и зрительского опыта. Проза тоже обладает специфичным для любого искусства свойством опираться на эмоциональный опыт читателя. Но как бы подробно не разрабатывал писатель всякую страницу своей книги, читатель вычитывает и «высматривает» в ней то, к чему его подготовил собственный опыт, склад характера и особенности личности, определившие его вкус. Самые натуралистически дотошные куски прозы как бы выходят из-под контроля писателя и воспринимаются читателем субъективно.

Кино является тем единственным искусством, в котором автор может чувствовать себя творцом безусловной реальности, собственного мира в буквальном смысле. Склонность к самоутверждению, заложенная в человеке, именно в кинематографе реализуется наиболее полно и непосредственно. Фильм – это чувственная реальность.