Прочтет Кайвони-момо стих – невеста поклонится.
– Бабушка Кайвони, сосед Сувон-каланча, сейчас уйду, говорит, обижается.
– Ну, тогда слушайте:
Нарбай-чабан со своего места вскочил:
– Бабушка, а мне что невеста не поклонилась?
– И вам поклонится. Слушайте:
Все – в хохот!
– Ай да бабушка! Зря я обижался-а!
Невеста пришла хорошо – свадьба прошла хорошо.
Невестам рано на заре вставать положено.
Невеста в сопровождении женщин[44]
дверь открыла, туйнук[45] открыла.В знак того, что этому дому преданной будет, в собачью миску навалила еды.
Чашки-плошки по порядку осмотрела.
В горящий очаг масла покапала – на счастье.
Чтобы, как ей подсказывают, потомство пошло, на руки младенца приняла.
Каждый плов поел.
Невеста к плову и не притронулась.
Хватит уже невесте плов не есть.
Чтобы невеста пловом угостилась, дядя жениха окружению невесты два отреза восьмиударного атласа передал. Тетя жениха – отрез кокандского шелка.
– Не слишком торопитесь с подарками! – одна из тетушек говорит.
По правде сказать, невестино окружение одаривать надо в день келин-чакирик[46]
.Невеста снова плов не ест, тут уже свекровь говорит:
– Этот дом и всё, что в нем есть, твое!
– Да будет так! – откликнулись все.
Только тогда невеста к плову руку протянула.
Настало время невесте лицо открыть[47]
.Открыть лицо невесте кто-то из безгрешных детей должен.
Подозвали женщины женихова младшего братишку четырех-пяти лет. Тот мигом прибежал. Схватил за невестино покрывало, на себя потянул.
Открылось лицо невесты!
Участники тоя ушли, той-хана осталась.
Жених с невестой остались.
Выделили свекор со свекровью молодым угол во дворе, дом строить.
Часть II
Разболелись ноги у Каплона.
В костях что-то ломит все. Горят ноги, ноют.
Каплон то на спину ляжет, то на бок. К жене повернулся:
– Слышь, бабка… Погода меняется.
– Откуда человек об этом знать может? – Аймомо говорит.
О боли своей Каплон не стал ей сообщать.
– А вот может, – говорит. – Летучая мышь из гнезда не летит – погода, значит, портится. Ни одной летучей мыши вечером не встречал.
Заболело сильнее. И в щиколотке заныло, и в подъеме.
Поднялся Каплон, наружу выглянул.
– Я же говорил, бабка, – говорит. – Луну дымкой затянуло. К хорошему дождю.
И точно, ночью дождь голос подал. Застучал по тазу, по окнам защелкал.
Не лежится Каплону. Зажег свет на айване, во дворе. Под сточным желобом лужа набралась.
Капли в луже булькают, бормочут.
Из глубины двора кошачьи глаза поблескивают. Лягушка из травы выпрыгнула.
Каплон стоит, запах дождя носом втягивает.
К утру дождь утих. День заблестел.
Аймомо одеяла-тюфяки на проволоку проветриться вывесила. Окна настежь распахнула.
Тюфяк под солнечные лучи пододвинула. Дастархан расстелила.
А Каплон еще отдыхает, на боку лежит. Телпак[48]
на брови надвинул, глаза прикрыл. Солнце его припекать стало.Аймомо на солнце сидит, шьет.
В углу двора курица пшено клюет. Медленно ходит, с достоинством.
– Кур-кур-кур, – в такт своим шажкам кудахчет.
За ней цыплята бегут, видимо-невидимо. Круглые, как комочки. Как лимон, желтые-прежелтые.
– Чиёв-чиёв-чиёв!
Вертятся, точно по земле катаются.
– Чиёв-чиёв-чиёв!
Тут тень над двором мелькнула.