Тарлан (сборник)

Поясница у Каплона гудит-гудит, еле на лошадь вскочил.

Дома на тюфяк рухнул, улегся на бок и задрых.

9

Аймомо достархан расстилает:

– В Сине[53], говорят, табиб один есть, народ к нему так и валит.

– И что?

– У бригадира отпроситесь, и поедем.

Каплон на жену хмуро глянул:

– И зачем?

Аймомо все по-своему вывернула:

– Вам бы все только работа, заработок… А о ребенке нашем бедном подумать…

Каплон, вспыхнув, вышел. Во двор выбежал, по двору заметался. Полы чапана сжал, не своим голосом крикнул:

– Мне, бабка, только если вот этот чапан на мне останется, хватит!..

10

Сидит Каплон не в духе, а тут отец в дом заходит. Понятно, с чем пришел.

– Иди, делами займись, – Каплон жене говорит.

Отец рядышком сел, фатиху прочел. В землю взгляд упер – и давай:

– Ну, что ты решил насчет того разговора?

– Какого? – Каплон вид делает, что не понимает.

– Насчет нашего желания внуков-правнуков иметь. – Э-эх, отец! С моей женой сам разберусь. Оставьте меня в покое, прошу!

– Жена – твоя, но и слово тоже твоим было.

– Ладно уж…

– Раз сказал, подумаешь, надо отвечать за свое слово.

Что, так тяжело разве?

– Отец, давайте по-хорошему… – Каплон поднялся. – Умоляю, отец, уходите…

Отец рот раскрыл:

– Что? Что ты сказал?

– Оставьте меня в покое, сказал!

– Не оставлю! Теперь, после слов твоих, не оставлю!

– Не оставите… Тогда широкой вам улицы!

Отец аж затрясся:

– Во-от оно как! Из дома своего меня гонишь? Меня, да?

– Не гоню, только оставить в покое прошу!

– Не-ет! Меня, да? Отца своего? Да чтоб…

Вскочил отец на ноги. Схватил сына за ухо, во двор ринулся.

Ладони поднял, пальцы растопырил, проговорил тяжело:

– Омин![54] Отца родного из дома выгнал, так чтоб твоя каса[55] пустой была. Чтоб твою смерть никто не оплакал!

Отряхнул полы халата и ушел. Больше не приходил.

Еще одна зима наступила, затяжная, с морозами.

С той зимы старик уже из дома не выходил.

11

Поехали к ворожее – все насчет того же. Авось что нагадает. Каплон с Аймомо на лошади отправились. Приехали в кишлак Обшир. Отыскали дом ворожеи той, слепой Хаджар[56].

В воротах женщина какая-то стоит:

– Вечером не гадают, завтра на рассвете приходите. Каплон с Аймомо, не слезая с лошади, восвояси отправились. Путь не ближний. Стали проезжать горный участок, который только недавно по дороге туда проезжали.

Лошадь медленней пошла, спотыкается. Ногой вздрагивает.

Камни в копыто забились, догадался Каплон. Пожалел лошадку, нагнулся, стал копыто осматривать.

– И зачем мы к этой слепой потащились? – процедил.

– Не говорите так. Слепая Хаджар всем ворожеям ворожея, говорят. Все несчастья знает.

– Да пусть хоть последнюю могилу знает… А я знаю, что с моей лошадью! Я для нее тоже теперь… как твоя Хаджар!

12

На заре снова к дому ворожеи подъехали.

Аймомо одна внутрь зашла. Стоит, озирается. По всему двору белые куры разгуливают, кудахчут. Следом за Аймомо бегут.

Аймомо покышкала на них, отогнала. Не дом, а птицеферма какая-то, подумала.

В полутемный дом вошла.

В доме в красном углу старуха сидит, вся белая. Платье белое, с плеч белый платок спадает. Пряди из-под платка виднеются, белые-белые. И глаза волосам в белизне не уступают.

Лицо у слепой Хаджар строгое, надменное. Словно к потолку обращено. Словно в одну точку уставилась.

В самом полусумраке дома какое-то колдовство таится. И в том, как сидит слепая Хаджар, тоже какое-то величие чувствуется.

Поразил Аймомо этот волшебный сумрак, величие слепой Хаджар. Стоять ей, сесть – не знает. На пороге мнется.

– Заходи, дочка, заходи, садись тут поближе, – говорит слепая.

Аймомо, куда велено было, на колени присела. Сидит, в пол смотрит.

Слепая Хаджар лицо не опускает, в потолок говорит: – Сядь удобней, дочка… Здесь не птицеферма, здесь слепой Хаджар жилище.

Аймомо вздрогнула, растерялась:

– А?

– Здесь слепой Хаджар жилище, не птицеферма!

Аймомо, что сказать, не знает.

– Люблю, когда куры кудахчут, – говорит слепая. – Когда петух кричит, тоже люблю. Петух меня рано утром будет. Поэтому кур много держу. Часам не доверяю – в часах души нет. Если в чем души нет, как тому верить можно? – Слепая Хаджар подолом платья машет, себя проветривает.

– Да-а… На лошади приехали, дочка?

– Да.

– То, что в копыто камень попал, в этом, дочка, слепая Хаджар не виновата.

– А кто-то сказал, что вы виноваты?

– Сказал, дочка, хозяин твой сказал! Последнюю могилу, говорит, слепая Хаджар знает! А слепая Хаджар знает, еще как знает! И могилу знает, и что в земле – знает!..

Аймомо совсем дар речи потеряла.

– Что это ты тумар[57] не носишь? – спрашивает вдруг слепая.

– Ношу, – говорит Аймомо.

– И где?

– Вот…

Аймомо под левую подмышку руку просунула. Сердце екнуло. Нет тумара на месте!

За край платья заглянула. Точно, нет тумара.

Вечером вчера наряжалась-прихорашивалась. Тумар на место, значит, привесить забыла…

Застыла Аймомо. Так и сидит, под левой подмышкой руку держит.

– Теперь видишь, дочка? Знает слепая Хаджар, да, хоть глаза не видят, а слепая Хаджар все знает! И то, что у людей внутри, видит, слепая Хаджар то, что у людей внутри, тоже ведает!

Снова Аймомо не знает, что сказать, в землю уставилась.