Поглядела-поглядела Хурсандой, приметила среди женщин Аймомо, уныло сидящую. Вывела ее в середину круга.
Аймомо назад пятится:
– Я танцев никаких не знаю…
– А мы, что ли, танцы знаем? – говорит Хурсандой. – Видела, как ансамбль «Бахор» танцует?..
Аймомо края платка на плечи набросила, пальцы к губам поднесла, в пляс пустилась. Жеманится, пальцами прищелкивает. Не танец, а загляденье!
Весь кружок в восторг пришел.
– Киштала-киш, киштала-киш, киштала-киш! – в ладоши прихлопывают.
Глядела бабка Киммат на то, как Аймомо пляшет, глядела, головой покачала:
– Такая красавица, какие бы у нее детки красивыми могли бы быть!
– Не говорите так, а! – одна из женщин говорит.
– Да я сочувствую ей, бабушка Сара, это я от сочувствия! Добра ей, милой моей, желая!
– Добра не добра, а лучше помолчите!
Бабка Киммат тут же по-другому заговорила, захихикала:
– Да это я в шутку, бабушка Сара, в шутку говорила! Шуток не понимаете, что ли?
А потом вдруг и прослезилась:
– Ой, не могу… Уж если бог всяким кошкам-вошкам потомство дает, то, может, и ей, бедненькой, даст!
Точно земля под Аймомо раскрылась… Руки, над головой в танце воздетые, медленно-медленно опустились. Лицо ладонями закрыла, из кружка вон бросилась.
Ядом Навруз наполнился! Высох источник Навруза!
А народ на холмах, на взгорьях все на небосклон пялится. А там темные тучи клубятся. Кипят-бурлят тучи, разливаются, расплываются.
– Вон, вон, идет! – закричал народ.
Сам ли это священный Бык приближается? Колеса ли арбы его на небосвод въезжают?
Почернел, загремел горизонт. Почернел, загрохотал.
– Пришел, пришел! – закричал народ.
Арба священного Быка так гремит? Арба ли священного Быка с таким грохотом приближается?
Блеснуло на горизонте, сверкнуло в темных тучах.
Или это колеса арбы священного Быка о горы-скалы стучат, искры из них высекают? Или это серебряные копыта священного по острым камням бьют, огонь кресают?
– Сейчас дождь пойдет! – закричал народ.
В черных тучах что-то белое-белое то появится, то исчезнет. Или это месяц в арбе священного Быка покачивается, поблескивает?
Разошелся народ по домам.
У всех в сердце Навруз, в сердце весна.
А у Аймомо в сердце стужа зимняя…
Часть III
Закрыла вечером матушка Аймомо курятник, камень к дверце придвинула. Присела у курятника на корточки.
Подошел к ней козленок, на ножках еще еле-еле держится, упадет-встанет.
Улыбнулась матушка Аймомо. Правую руку к козленку протянула, пальцами поиграла:
– Ну, иди сюда, мой маленький. Иди, сладкий…
Козленок пальцы матушки Аймомо облизал. Поглядел нежно.
Пригрезилось матушке нашей, что это дитя, только что ходить научившееся, к ней ластится…
Тут дверь на улицу с визгом раскрылась. Вошла соседка Рабия, сынка на руках держит.
– Эй, соседушка, сито не одолжишь? Наше совсем прохудилось!
Сходила матушка Аймомо на кухню, сито вынесла.
Рабия на супу прилегла:
– Ой, святые старцы, уморилась что-то я…
И давай лясы точить. Есть такие, хлебом их не корми – дай посудачить.
Точно пятьдесят языков у нее во рту помещаются!
Наговорила, наболтала, ушла.
Вскоре снова явилась:
– Эй, соседушка! Голова садовая, памяти ни капли нет! Идемте, к бабке Хальдон зовут сумаляк варить. Наши хотят, чтобы вы заправилой-кайвони были. Так что, давайте не опаздывайте.
Матушка Аймомо в душе тому обрадовалась. Сумаляк варить, да еще и заправилой при варке быть только уважаемых, достойных женщин зовут.
«Меня достойной сочли… достойной… – думает про себя. – Значит, люди от меня не отвращаются, все-таки? Спасибо… Хоть не знаю, чем такое заслужила…»
В таком сумалячном настроении матушка весь двор вымела. Жизнь в предвкушении сумаляка повеселее пошла.
Вернулся с поля отец наш Каплон, выслушал новость.
– Да-а, дело доброе… А мне сумаляка-то принесешь?
– Если вам не принесу, кому принесу?
Насыпала в платок пригоршню пшеницы, увязала.
На сумаляк отправилась.
Где сумаляк готовить начинают?
В месте, где постоянно присмотр бывает. В месте сыром-пресыром. Подальше от солнца, подальше от ветра.
В землянке или подвале – вот где лучше всего!