Как бы то ни было, вот уже один червь пополз-пополз, еле-еле до читыр-травы добрался, на стебель залез. До развилки веток дополз. Подходящее для себя место облюбовал.
Как на развилке веток устроился, стал на том месте вращаться, прясть то есть. При каждом обороте нить шелковую из себя вытягивать.
Шелк к густому пушку читыр-травы цепляется, как сеть ткется. Все гуще и гуще сеть, уже с большой палец величиной дом себе наткал…
Дом этот – кокон белоснежный!
Никак из дома зловоние от червя не уходило. Ни сядешь из-за него в доме, ни ляжешь. Подмели поскорее отец наш с матушкой дом, помыли. Двери-окна пошире распахнули.
Ничего не помогло!
Еще пару месяцев запах держался, уходить из дома не желал…
Часть IV
Вроде как полдень…
В тени тутового дерева Олапар устроился. Морду в передние лапы уткнул, на воду глядит.
В арыке, что у стены журчит, то одно красное яблоко проплывет, то другое.
Олапар ухо навострил, за яблоками плывущими наблюдает.
Съесть, не съесть – не решит никак, снова морду на лапы кладет.
Неподалеку от Олапара девочки в кружок уселись, в «босмалым» играют.
Одна девчушка пять камушков держит, с черешню величиной, два справа, два слева положила. Один камушек, который в ладони остался, вверх бросила. Ладонью по земле хлопнула, наружной стороной ладони падающий камушек поймала. С нее ловко и легко камушек на ладонь перебросила.
Девчушка эта… матушки нашей дочка!
Вот только матушка… имени дочки не знает.
А девочка все играет в «босмалым» да играет. В легкие виды «босмалым» сыграла, стала посложнее играть: в «дахмана», в «улуг», «эшала», «эшон-кузым», «шелестяшку», «маленькую», «большую», «культепа», «хлопок по земле», «завороты», в «невесту»…
Под конец игры в «невесту» правила совсем сложные. То так девочка камешек подкинет, то сяк – этот вид игры точно на фокус какой похож, – быстро-быстро приговаривает:
– Невеста – раз, невеста – два, невеста – три…
По три раза в почти во все виды сыграла, в «улуг» и «большую» – по шесть раз, в «эшон-кузым» – по девять. Ни разу камешек не выронила, ни разу не ошиблась. Если хоть раз неправильно камешек поймает или со счета собьется, очередь к другой девчушке, которая в «босмалым» играет, должна перейти…
Вздрогнула матушка Аймомо, проснулась. Лежит, простоволосая, на топчане. Платком, по подушке разостланным, прикрылась. Одеяло сбившееся коленями обхватила. Заспанные глаза трет, вокруг озирается.
Стемнело. Редкие звезды появились.
Соседки Рабии дочка плачет всё.
«Эх, не могла чуть позже заплакать… – расстроилась матушка. – Так кого же я видела? Сына или дочку?
Дочку видела, доченьку! В “босмалым” же играла…»
Потянулась, зевнула:
– Ну, ладно, пусть дочка будет…
Отец наш, рядом лежавший, глаза открыл:
– Что такое, бредишь, что ли?
– Нет, Рабии дочушка разбудила.
– Да плаксивая она, дурная.
– Не говорите так…
– Тихо, дай поспать еще.
Замолчала матушка, глаза прикрыла.
«До рассвета далеко, – думает. – Может, еще конец сна досмотрю. Хоть узнаю, как доченьку звать-то…»
Стали осенью кишмиш заготавливать.
Отец наш прежде на своем подсобном участке кишмишом занялся.
Урожай знатный выдался. Пятьсот кило кишмиша заготовил.
Две самоплетные корзинки в обнимку обхватил, на колхозную заготовку кишмиша отправился.
Колышек для коня вбил, где арбузные плети.
Переметную сумку на плечо повесил, на виноградник зашел.
На участках старики рядком виноград собирают.
– Полного хирмана! – приветствует их отец наш.
– И недырявого кармана! – отвечают старцы.
Отец наш скорее на свой участок пошел.
Виноградные грозди с легким хрустом срезает, в корзинки укладывает.
Паренек с плетеной торбой виноград к началу участка относит, складывает.
Отец наш одну за другой корзинки в торбу высыпает.