Тарлан (сборник)

– Отчего ж не съездить?!

26

Разбудила матушка отца нашего ни свет ни заря.

Оседал отец наш лошадь – на базар ехать.

Матушка во тьму таращится…

Месяц еще не взошел, в мире тьма кромешная. Стоит матушка, глядит в место, откуда луна восходит, глядела… не восходит луна, дурной знак!

«Это для меня луна не восходит, это судьба моя во тьме кромешной жить», – с тоской думает.

С отцом нашим прощается:

– Ладно, хорошо съездить – хорошо вернуться.

Поглотила всадника тьма.

Уперлась матушка лбом в угол ворот. Заплакала с досады…

С улицы блеянье козье послышалось.

Обернулась матушка. А это козы друг за дружкой за ворота выбежали.

Загнала коз обратно, ворота изнутри на цепь закрыла. Задвижку задвинула.

Подошла к супе, села. Лбом в колени уткнулась.

Снова плакать принялась…

27

Все уже в Термезе ясно было.

Дохтур тамошний матушке прямо так и сказал. А матушка слова эти отцу нашему… наоборот вывернула!..

Не поверила матушка дохтуровым словам. Тайком от отца нашего в Денау к дохтурам съездила. Обследование у них прошла.

Повторили денауские дохтуры те же слова, что в Термезе слышала.

Не стала отцу нашему о том сообщать. Рыбу покушать в Денау ездила, так сказала.

28

Погасли от скорби с того дня матушкины глаза. В сердце скорбь затаила.

Что в сердце-то – никому не видно. Все печали свои в сердце в тайне держала.

А вот глаз-то не спрячешь. Глаза тебя и выдадут.

Только отец наш не замечал ничего.

Ей бы отцу нашему начистоту все выложить… Но как это сказать?

Такое сказать – с пылью себя смешать. Честь свою женскую в ничто превратить.

Уже и «Я – женщина» про себя не скажешь!

Сказать – разговор пойдет, люди разнесут…

Ну уж нет! Ни в этом, ни том мире никому не скажет!

В одном муженьке, в ненаглядном своем, счастье для нее теперь расцвело.

А муженьку-то уже пятьдесят скоро. А все надеется, все мечтает еще! Суетится все, все в нетерпении, все ждет. Ждет мечту свою, все в нее верит, что в ладонь она ему раскрытую упадет! С лицом горящим, с душой горящей все верит!

И поехал ведь за бешиком! Моргнуть не успеешь – уже с бешиком вернется.

«Вот, бабушка, для Хушвакта бешик…»

Так прямо и скажет!

Получается… обманывает его матушка. Сама знает, а молчит; бок о бок с ним живет, а скрывает; глаза в глаза глядит, а не откроет.

И кого обманывает? Кого больше жизни любит, того, получается, обманывает…

29

Тем временем уже и светать стало.

Отправилась матушка наша в хлев.

За скотиной посмотрела. Корову подоила. Теленка к вымени подтолкнула.

Скотину в стадо погнала.

Ты прощай, коровка моя дойная, прощай!

От входа в птичью клеть камень отодвинула.

В клети спящих кур сразу будить – чик, чик! – не стала. Куры – курк-курк – внутри закудахтали.

Пригнулась немного. Оглядела клеть.

Ты прощай, несушка моя милая, прощай!

Вот уже стоит матушка на кухне. Огляделась вокруг. Соскользнувшую кисею подняла, посуду ею прикрыла. Чтобы опять не соскользнула, уголки кисеи под плошки подоткнула. Остатки еды с чашек-плошек дегтем отмыла.

Ты невестой меня помнишь, печенька, прощай!

Ты невесте мне готовил, казанок, прощай!

Подошла матушка к тандыру, концы платка на плечи закинула, пригнулась. В тандыр заглянула. Прислоненные к стенке тандыра щипцы для углей взяла. Золу ими поворошила. Заслонкой тандыр прикрыла.

Я невестой хлеб в тебе пекла, прощай!

Подмела матушка перед дверью. С потолка копоть смахнула. Окна до блеска выдраила. Дом подмела-поскребла. Подушки-одеяла ровненько-ровненько уложила.

Дом, невестой меня встретивший, прощай!

Села матушка на корточки на ступеньку.

Снова заплакала. Без досады уже заплакала: хик-хик… хик-хик…

30

Заиграло солнце в верхушках яблонь.

Намотала матушка концы платка вокруг головы.

Пошла к воротам. Вышла со двора, вдоль ворот прошлась. На родной двор поглядела.

Точно… точно в последний раз глядела…

Медленно-медленно пошла, пошла, снова остановилась. Обернулась, глянула назад.

Видит, Алапар следом за ней увязался.

– На место, на место!

Алапар пять-шесть шагов выждал. Снова следом побежал.

Матушка остановится, и Алапар замрет. Сидит, на матушку во все глаза глядит.

Махнула на него матушка рукой. Путь свой продолжает.

С камнем в сердце, сама не зная куда, шагает.

Что на пути, рядком-рядком, не дома ли?

Нет, это камушки белые, мелкие-мелкие! Комья глины это разноцветные!

Топчет матушка камушки и комья, шагает.

А это что? Тополя ли? Тутовник? Нет, то старая, никчемная трава. Топчет матушка траву повядшую, шагает!

Ладно, а горы эти высокие что?

Да какие горы это?! Это куличики из песка, забава детская!

Давит матушка куличики песочные, шагает по ним!

А снега горные… чернее сажи!

31

В это время отец наш к Кызылсуву подъехал.

Вдоль мутных вод поскакал, брод помельче ищет.

Решил рискнуть, шею обхватил и поскакал.

Вода до брюха лошадиного дошла.

Выехал отец наш из воды. Поскакал в сторону курганов, что возле реки.

Лошадь в конюшне перед курганом привязал. Переметную сумку сложил, под мышку сунул.

– Бисмиллохи рахмони рахим! – сказал и на базар зашел.