Тарсо, Христа ради юродивая

О высоком подвиге терпения Тарсо свидетельствовали и условия жизни внутри ее кельи и вокруг нее. Совсем рядом с этим примитивным жилищем, доставляющим одни мучения, находились, как мы уже говорили, монастырский загон для животных и мусорная свалка. Мусор и навоз создавали очень тяжелую атмосферу. Многие сестры говорили Тарсо: «Как ты можешь там жить, посреди такого зловония?» И она отвечала: «Ах, бедненькие мои, какие запахи ожидают вас в аду, если не покаетесь!»

«Летом, в жару, вонь была невыносимой, и вокруг летало много крупных мух, очень нам досаждавших, когда мы сидели на воздухе рядом с ее кельей. Одна сестра пожалела Тарсо, вынужденную месяцами переносить все это, и сказала ей, что нужно же что-то с этим делать. Однако та с великим спокойствием ответила:

“Не волнуйся, придет зима, и они улетят”. А ведь был еще только июль!^[100]»

Когда же по попущению Божию случилось искушение с пожаром, многие недоумевали, видя, как на раны Тарсо садились осы и жалили ее, а она не возмущалась и даже не менялась в лице.

* * *

Еще один пример ее великого терпения приводит одна сестра, которая ухаживала за Тарсо, когда та лежала в Гиппократовской больнице.

«Однажды вечером, перед отбоем, мы собрались уже пойти из холла в палату. Но лишь только мы подошли к двери палаты, Тарсо отказалась входить туда, потому что из-за двери доносился звук телевизора. Мы остались в коридоре, присев на скамейку. Видно было, что ей очень плохо, но она терпела изо всех сил. Прошло несколько часов, и я уже больше не могла смотреть на нее в таком состоянии. Думаю, я тогда вознегодовала в душе и попросила ее позволить мне зайти в палату и предложить выключить телевизор. Но она строго запретила мне это: “Нет, не нужно, ведь сестре нравится смотреть телевизор, с ним ей легче. Мы оставались в коридоре до полуночи. Когда же наконец наступила тишина, мы вошли в палату, она забралась на свою кровать и села, наклонившись вперед и вытянув израненные ноги. Я попросила ее прилечь на подушки, но она отказалась, ответив: “Сейчас мне лучше и ложиться мне нельзя”. И затем, сидя так, уснула. Около двух часов ночи она проснулась и, глядя вперед, очень энергично сказала: “Пришел злодей... Уходи отсюда! Чего тебе от меня надо? Какое тебе до меня дело, что ты сюда пришел?” И она начала осенять себя крестом и молиться, еще долго повторяя: “Господи Иисусе Христе, Боже мой, помилуй мя!” А затем молча сидела до утра».

* * *

Духовному человеку свойственно с помощью аскезы бороться с самим собой и реализовывать себя в самоизнурении и лишении себя самого необходимого. Дух Божий укреплял Тарсо в суровых условиях жизни. Главным образом — когда она добровольно принимала унижение своего личного достоинства. Ее называли сумасшедшей, безумной, грязной нищенкой. Ее презрительно сторонились даже «сестры»! Но в таких ситуациях и при таком обращении с ней людей Тарсо, безусловно, чувствовала в себе свободу Святого Духа, духовный покой крайнего смирения.

* * *

Конечно, у «культурного» человека всегда есть преувеличенное понятие о своей чести и своем достоинстве. Он может оказывать уважение другим, согласно устоявшимся нормам общепринятой вежливости, но более всего он заинтересован в том, чтобы уважалось и всеми признавалось его собственное достоинство. Ради защиты своей чести он всегда готов сражаться — правда, не всегда по-рыцарски.

Напротив, святоотеческий человек[101] всегда готов решительно отвергнуть любую попытку чествования его персоны, ибо знает, что «начало почестей — человекоугодие, конец же их — гордость»[102].

* * *

«Тарсо вообще не переносила почитания себя, признания, похвал. Во время нашей первой встречи она казалась раздосадованной:

— Вы приходите, а мне — вред. Зачем вы сюда приходите? У вас есть владыка, есть старица-игуменья, есть монастырь. Чего вам сюда приходить?

У одной гостьи Тарсо вырвался ответ на эти ее слова:

— Вы больше, чем игуменья.

Тарсо прямо подскочила от негодования. Стала осенять себя крестом и трижды прочитала Иисусову молитву. Она показывала нам путь смирения. Сразу после молитвы она успокоилась и перешла на другую тему».

Человеческому признанию, которое вредит духовному подвижнику, Тарсо предпочитала боль упражнения в добродетелях. «Да будет тебе честью боль и труд добродетелей, а бесчестьем — с охотой принятая похвала»[103]. Это святоотеческое слово она усвоила, неоднократно на собственном опыте испытав ущерб от любой похвалы.

* * *

Основной задачей аскетического подвига Тарсо было истощение и нейтрализация всех душевных движений, требующих удовлетворения. То есть пожеланий не только грешных, но и по-человечески понятных, находящихся в естественных пределах того, что необходимо для поддержания телесного существования. Поэтому она без колебаний отвергала всякое законное материальное утешение для поддержания ослабленного строгим воздержанием тела, чтобы избежать душевредного удовольствия, угрожающего совести.

* * *