Тартарен на Альпах

Тамъ и сямъ, на жесткихъ волосяныхъ диванахъ по стѣнамъ, сидѣли члены комитета. На первомъ мѣстѣ — отставной начальникъ гарнизонной швальни, Бравида, котораго въ Тарасконѣ всѣ звали "командиромъ", — маленькій, чистенькій человѣчекъ, старавшійся восполнить недостатокъ роста тѣмъ, что придавалъ своимъ усамъ и всей головѣ дикій видъ Верцингеторикса. Дальше виднѣлась длинная, худая и болѣзненная фигура Пегуляда, сборщика податей, послѣдняго изъ спасшихся во время крушенія Медузы. Насколько могутъ запомнить обыватели Тараскона, у нихъ никогда не переводился послѣдній изъ спасшихся съ Медузы. Одно время ихъ насчитывалось даже трое; но всѣ они уличили другъ друга въ самозванствѣ и никогда не сходились вмѣстѣ. Изъ троихъ единственнымъ подлиннымъ былъ Пегулядъ. Онъ дѣйствительно былъ на Медузѣ съ своими родителями и потерпѣлъ крушеніе шести мѣсяцевъ отъ роду, что отнюдь не мѣшало ему разсказывать во всѣхъ подробностяхъ про ужасы голода, про шлюпки и плотъ, — про то, какъ онъ схватилъ за горло капитана и крикнулъ: "На рубку, негодяй!" Это въ шесть-то мѣсяцевъ, — лихо!… Впрочемъ, его разсказы были убійственно скучны своимъ однообразіемъ, давнымъ-давно всѣмъ прислушались, такъ какъ повторялись пятьдесятъ лѣтъ, и повторялись часто ради того, чтобы принять мрачно-удрученный видъ и сказать: "Послѣ того, что я видѣлъ!" Какъ бы то ни было, а благодаря этому онъ удержался на своей должности сборщика при всѣхъ режимахъ.

Рядомъ съ нимъ сидѣли братья Ронгона, шестидесятилѣтніе близнецы, никогда не разстающіеся, вѣчно ссорящіеся и разсказывающіе другъ про друга невѣроятныя гадости. На другой сторонѣ — предсѣдатель суда Бедарилъ, адвокатъ Баржавель, нотаріусъ Камбалалетъ и страшный докторъ Турнатуаръ, про котораго Бравида говорилъ, что онъ способенъ кровь пустить изъ рѣдьки.

По случаю необыкновенной жары, еще усиливаемой газовымъ освѣщеніемъ, всѣ эти господа засѣдали безъ сюртуковъ, что въ значительной мѣрѣ умаляло торжественность собранія. Правда, засѣданіе было не многолюдно, и интриганъ Костекальдъ хотѣлъ этимъ воспользоваться, чтобы назначить, по возможности, скорѣе день выборовъ, не ожидая возвращенія Тартарена. Увѣренный въ успѣхѣ, онъ уже заранѣе торжествовалъ побѣду, и когда поднялся послѣ прочтенія секретаремъ перечня предметовъ, подлежащихъ обсужденію, то на его губахъ играла дьявольская улыбка.

— Берегись того, кто улыбается, не начавши еще говорить, — пробормоталъ храбрый Бравида.

Костекальдъ сдѣлалъ видъ, что не слышитъ, подмигнулъ своему пріятелю Турнатуару иначалъ свои ехидства:

— Милостивые государи, необыкновенно странный образъ дѣйствій нашего президента, неизвѣстность, въ которой онъ насъ оставляетъ…

— Это неправда!… Президентъ прислалъ письмо…

Безюке, дрожа отъ негодованія, подбѣжалъ къ бюро, но, тотчасъ же сообразивъ всю непарламентарность такой выходки, измѣнилъ тонъ и, поднявши руку по обычаю, попросилъ слова для сообщенія собранію нетерпящихъ отлагательства свѣдѣній.

— Говорите, говорите!

Костекальдъ пожелтѣлъ еще больше, судорога сжала ему горло и движеніемъ головы онъ далъ слово аптекарю. Тогда только Безюке началъ:

— Тартаренъ у подножія Юнгфрау. Онъ готовъ совершить восхожденіе, требуетъ хоругвь!

На мгновеніе все замерло; слышно было только учащенное дыханіе присутствующихъ, да легкое шуршанье газа. Потомъ восторженное "ура", криви "браво", топанье ногами заглушили "гонгъ" Экскурбанье, вопившаго: "А, а, fen dé brut… Шумимъ, шумимъ!" Толпа на улицѣ неистово вторила этимъ крикамъ.

Костекальдъ желтѣлъ все болѣе и болѣе и отчаянно звонилъ президентскимъ колокольчикоиъ. Наконецъ, Безюке получилъ возможность продолжать. Онъ задыхался, точно вбѣжалъ по лѣстницѣ на пятый этажъ.

"Неужели хоругвь, которую требуетъ президентъ для того, чтобы водрузить на дѣвственнымъ высотахъ, — неужели хоругвь клуба запакуютъ, зашьютъ, какъ какой-нибудь тюкъ, и отправятъ простою посылкой "большой скорости"?

— Никогда!… А, а, а! — ревѣлъ Экскурбанье.

"Не найдетъ ли собраніе болѣе достойнымъ командировать отъ себя делегацію, назначивъ ея членовъ по жеребью."

Ему не дали договорить. Предложеніе Безюке принято безъ голосованія; имена делегатовъ вынуты въ такомъ порядкѣ: 1) Бравида, 2) Пегулядъ, 3) аптекарь.

Второй сталъ отказываться. Это путешествіе казалось ему опаснымъ, при его слабости и плохомъ состояніи здоровья, разстроеннаго всѣмъ, вынесеннымъ на время крушенія Медузы.

— Я за васъ поѣду, Пегулядъ, — заявилъ Экскурбанье, размахивая руками, какъ старинный телеграфъ.

Что же касается Безюке, то онъ не можетъ оставить аптеку; тутъ дѣло идетъ о безопасности цѣлаго города: малѣйшая оплошность ученика — и Тарасконъ отравленъ, погибъ…

— Однако! — воскликнуло бюро въ одинъ голосъ.

Ясно было, что аптекарю нельзя уѣхать, но онъ можетъ послать Паскалона; Паскалону и вручить знамя. Ему не привыкать! Затѣмъ новые крики, новые взрывы "гонга", а на улицѣ такая буря воплей, что Экскурбанье вынужденъ былъ показаться въ окнѣ и, покрывая уличный шумъ своимъ необычайнымъ голосомъ, заявить:

— Друзья мои, Тартаренъ нашелся. Онъ стоитъ на пути къ славѣ.