Тартарен на Альпах

Это-то именно и удерживало Тартарена въ Интерлакенѣ, въ одномъ съ нею отелѣ. Въ его годы, съ его фигурой "добраго папаши", онъ не могъ мечтать о взаимности съ ея стороны; но не могъ и равнодушнымъ оставаться, не могъ не поддаваться очарованію… Тартаренъ предлагалъ увезти ихъ всѣхъ въ Тарасконъ, устроить въ хорошенькой дачкѣ, залитой солнцемь, у caмой заставы города, — славнаго маленькаго городка, гдѣ никогда не бываетъ ненастья, гдѣ всѣмъ живется припѣваючи, весело. Онъ увлекался, отбарабанивалъ по своей шляпѣ бойкій мотивъ и напѣвалъ веселый національный припѣвъ:

        Lagadigadeù
   La Tarasco, la Tarasco,
        Lagadigadeù
   La Tarasco de Casteù.

Блондинка только головой качала, а на тонкихъ губахъ ея брата скользила насмѣшливая улыбка. Въ то время, какъ они разсуждали такимъ образомъ, передъ ними развертывались виды полей, озеръ, лѣсовъ и горъ, но непремѣнно гдѣ-нибудь на поворотѣ дороги вдругъ появлялась бѣлѣющая вершина Юнгфрау и нѣмымъ укоромъ отравляла прелесть прогулки. Но эти укоры превращались въ настоящія мученія, когда Тартаренъ въ ночномъ колпакѣ оставался одинъ-на-одинъ съ своими думами передъ стаканомъ сахарной воды, которую онъ пилъ на ночь. На самомъ дѣлѣ, съ кѣмъ онъ связался? И что ему за дѣло до всѣхъ ихъ разрушительныхъ затѣй?… А что, какъ вдругъ въ одинъ прекрасный день его зацапаютъ, засадятъ въ темную, одиночную тюрьму?… Бр-р-р!… Шутки выйдутъ плохія. И въ сумракѣ ночи, съ поразительного живостью проносились передъ нимъ, одна страшнѣе другой, картины ожидающаго его суда, ссылки на необитаемые острова, откуда онъ убѣжитъ, — убѣжитъ непремѣнно, — а его поймаютъ и — неминуемая смертная казнь, тогда какъ въ Тарасконѣ, при яркомъ блескѣ солнца, при звукахъ музыки, неблагодарная и забывчивая толпа водворитъ сіяющаго Костекальда на кресло П. А. К…

Подъ впечатлѣніемъ одного изъ такихъ страшныхъ сновъ, у него вырвался крикъ отчаянія — "конфиденціальное" письмо къ аптекарю, наполненное его ночными грезами. Но стоило только прелестной блондинкѣ крикнуть ему въ окно: "здравствуйте", и онъ опять поддавался очарованію. Разъ, когда они, обычною компаніей, возвращались изъ курзала въ отель, одинъ изъ служителей остановилъ его и сказалъ:

— Васъ тамъ какіе-то господа спрашиваютъ… ищутъ васъ.

— Ищутъ!… Зачѣмъ ищутъ?… — и передъ нимъ пронеслась картина № 1 его ночнаго бреда: арестъ, тюрьма… Скрывать тутъ нечего, — Тартаренъ струсилъ, но доказалъ себя истиннымъ героемъ:

— Спасайтесь бѣгствомъ… скорѣй!…- проговорилъ онъ глухимъ голосомъ, обращаясь къ своей спутницѣ, и, высоко поднявши голову, съ непреклонностью во взорѣ, зашагалъ по лѣстницѣ. Но онъ, все-таки, былъ настолько взволнованъ, что вынужденнымъ нашелся крѣпко держаться за перила.

Войдя въ корридоръ, онъ увидалъ у своей двери нѣсколько человѣкъ, поочередно засматривающихъ въ замочную скважину и кричащихъ: "Э, Тартаренъ…"

Онъ сдѣлалъ еще нѣсколько шаговъ и, едва ворочая высохшимъ языкомъ, проговорилъ:

— Вы меня ищете, господа?

— Тэ! Конечно васъ, господинъ. президентъ!…

Маленькій старичокъ, живой и худенькій, съ ногъ до головы одѣтый въ сѣрое, запыленное платье, кинулся на шею герою, и длинные, жесткіе усы отстаннаго начальника гарнизонной швальни впились въ нѣжную, выхоленную щеку Тартарена.

— Бравида!… Какими судьбами?… И Экскурбанье тутъ?… А это еще кто же?…

Въ отвѣтъ раздалось мычанье:

— Дорого-о-ой, много-о-уважаемый!…- и аптекарскій ученикъ выдвинулся впередъ, зацѣпляясь за стѣну какою-то длинною палкой, похожею на огромное удилище, завернутое на верхнемъ концѣ въ сѣрую бумагу и клеенку.

— Э-э! да это Паскалонъ. Поцѣлуемся, дружище… Что это ты притащилъ? Брось куда-нибудь.

— Бумагу-то, бумагу-то сними! — шепталъ Бравида.

Маленькій человѣкъ быстро снялъ обвертку, и передъ уничтоженнымъ Тартареномъ развернулось тарасконское знамя. Присутствующіе сняли шляпы.

— Президентъ! — голосъ храбраго капитана Бравиды звучалъ торжественно и твердо. — Президентъ, вы требовали нашу хоругвь. Вотъ она!

Глаза президента, круглые, какъ яблоки, выражали полное недоумѣніе.

— Я требовалъ?…

— Какъ, вы не требовали? Безюке…

— А, конечно, конечно, — спохватился Тартаренъ, услыхавши имя аптеваря.

Онъ все понялъ, обо всемъ догадался, умилился ложью аптекаря, ловко придумавшаго средство вернуть его на путь долга и чести.

— Ахъ, друзья мои, — говорилъ онъ, съ трудомъ превозмогая волненіе, — какъ хорошо вы сдѣлали. Какое добро вы мнѣ сдѣлали…

— Vive le présidai! — взвизгнулъ Паскалонъ, потрясая хоругвью.

За нимъ загремѣлъ "гонгъ" Экскурбанье, и его: "А! а! а! fen dé brut!"… раскатами пронеслось по отелю и грохотало вплоть до подваловъ.

Вся гостиница взбудоражилась: ея квартиранты выбѣгали въ корридоръ и тотчасъ же скрывались въ страхѣ, увидавши знамя, кучку необыкновенныхъ людей, вопящихъ какія-то странныя слова, махающихъ руками. Никогда еще мирный отель Юнгфрау не видалъ въ своихъ стѣнахъ такого безобразія.

— Войдемте ко мнѣ,- сказалъ Тартаренъ. почувствовавшій нѣкоторую неловкость.