Тартарен на Альпах

Между тѣмъ, всѣ явственно слышали рѣзкій и продолжительный свистъ. Президентъ прекратилъ пререканіе, разъяснивши, что серны, при видѣ опасности, издаютъ рѣзкій свистъ ноздрями. Дока этотъ Тартаренъ, знатокъ до тонкости охоты за дикими козами, да и всѣхъ другихъ охотъ. По зову проводника, они снова пустились въ путь. Подъемъ становился все труднѣе, скалы все круче и обрывистѣе. Тартаренъ шелъ передомъ, оборачиваясь безпрестанно назадъ, чтобы помочь делегатамъ, протянуть имъ руку или свой карабинъ.

— Руку, руку, пожалуйста, — просилъ добрякъ Бравида, очень боявшійся заряженныхъ ружей.

Проводникъ подалъ опять знакъ, путники опять остановились, глядя по верхамъ.

— Мнѣ капля дождя на носъ капнула, — проговорилъ капитанъ тревожно.

Въ то же время послышался глухой раскатъ грома, заглушенный отчаяннымъ воплемъ Экскурбанье:

— Береги, береги, Тартаренъ!

Серна проскочила близехонько отъ нихъ, но только мелькнула, перепрыгнувъ рытвину такъ быстро, что Тартаренъ не успѣлъ приложиться. Быстрота прыжка не помѣшала имъ, однако же, разслышать продолжительный свистъ ея ноздрей.

— Ну, да я же до тебя, все-таки, доберусь! — сказалъ президентъ, но делегаты начали протестовать. Экскурбанье даже обозлился и спросилъ его, не поклялся ли онъ ихъ доканать насмерть.

— До-орого-ой мой! — замычалъ Паскалонъ. — Я слыхалъ, будто серна, доведенная до отчаянія, кидается на охотника и становится опасною.

— Такъ не станемъ доводить ее до отчаянія, — проговорилъ Бравида, грозно надвигая фуражку.

Тартаренъ назвалъ ихъ мокрыми курицами. И вдругъ, въ самый разгаръ ссоры, ихъ скрылъ другъ отъ друга сплошной теплый ливень, сквозь который они напрасно искали другъ друга и перекликались.

— Э! Тартаренъ.

— Гдѣ вы, Пласидъ?

— До-орогоой!…

— Хладнокровіе… Прежде всего, хладнокровіе!

Произошла настоящая паника. Порывъ вѣтра разорвалъ тучу, какъ клочья газа, изъ которыхъ зигзагами блеснула молнія съ оглушающимъ трескомъ подъ ногами путешественниковъ.

— Фуражка… моя фуражка! — вопилъ Спиридонъ, хватаясь за открытую голову, накоторой волосы поднялись дыбомъ и трещали электрическими исирами.

Наши пріятели были въ центрѣ грозы, въ самой кузницѣ Вулкана. Бравида первый пустился бѣжать, что было силы, за нимъ кинулись и остальные члены делегаціи. Ихъ, однако же, тотчасъ же остановилъ крикъ предусмотрительнаго П. А. K.:

— Несчастные… берегитесь молніи!…

Впрочемъ, и помимо дѣйствительной опасности, указанной Тартареномъ, бѣгство было физически невозможно по крутымъ, изрытымъ скатамъ, превращеннымъ ливнемъ въ стремительные потоки и водопады. Обратный путь былъ, поистинѣ, скорбнымъ путемъ шагъ за шагомъ подъ проливнымъ дождемъ, среди короткихъ молній, сопровождаемыхъ взрывами грома. Паскалонъ крестился и вслухъ призывалъ на помощь, по-тарасконски, "святую Марту и святую Елену, святую Марію Магдалину"; Экскурбанье ругался, а Бравида, шедшій въ арріергардѣ, тревожно оглядывался и говорилъ:

— Что тамъ еще за чертовщина позади насъ дѣлается?… Свищетъ, скачетъ, потомъ останавливается…

Мысль о разсвирѣпѣвшей сернѣ, кидающейся на охотника, не выходила изъ головы стараго воина. Потихоньку, чтобы не испугать товарищей, онъ сообщилъ Тартарену о своихъ опасеніяхъ. Тотъ храбро занялъ его мѣсто въ аріерргардѣ и, промокшій до костей, шелъ съ гордо поднятою головой, съ выраженіемъ нѣмой отваги, вызываемой неизбѣжностью опасности. Но на то, когда они вернулись въ трактиръ, когда онъ увидалъ, какъ дорогіе его сердцу альпинисты выжимаютъ свои одѣянія, сушатъ ихъ и сами сушатся передъ огромнымъ каминомъ въ комнатѣ перваго этажа, потягивая носомъ сладкій ароматъ заказаннаго грога, — тогда президентъ почувствовалъ дрожь, сильно поблѣднѣлъ и объявилъ:

— Я, навѣрное, схватилъ болѣзнь…

"Схватить болѣзнь — prendre le mal!" — мѣстное выраженіе, страшное своею неопредѣленностью и краткостью, обозначаетъ все, что угодно: чуму, холеру, черную немочь и всѣ другія болѣзни, черныя, желтыя, смертельныя, которыми считаетъ себя одержимымъ всякій тарасконецъ при малѣйшемъ недомоганіи.

Тартаренъ схватилъ болѣзнь! Тутъ уже не могло быть рѣчи о возобновленіи охоты, да и делегація ничего такъ не жаждала, какъ покоя. Быстро была нагрѣта постель, принесено горячее вино, и со втораго стакана президентъ почувствовалъ, какъ живительное тепло разливается по его размякшему тѣлу, предвѣщая благополучный исходъ. Съ двумя подушками за спиной, съ периной на ногахъ, съ обвязанною головой, онъ чувствовалъ себя какъ нельзя лучше, укрытый отъ бушевавшей снаружи непогоды, окруженный своими альпипистами, тѣснившимися вокругъ его постели и закутанными въ одѣяла, ковры и занавѣски, придававшія необычайно странный видъ ихъ гальско-сарацинско-римскимъ лицамъ. Забывая о самомъ себѣ, Тартаренъ обращался къ нимъ съ благодушнымъ участіемъ:

— Лучше ли вамъ, Пласидъ?… Спиридонъ, вы, кажется, дурно себя чувствовали?…

Нѣтъ, Спиридонъ чувствовалъ себя теперь очень хорошо; съ него — какъ рукой сняло, какъ только онъ увидалъ, что президентъ-таки сильно занемогъ. Бравида, любившій говорить пословицами, цинично прибавилъ:

— Чужая хворь свою прогоняетъ!…