Тартарен на Альпах

Во время тоста братъ блондинки холодно улыбается съ оттѣнкомъ скрытой насмѣшки; его товарищъ, сидящій рядомъ съ тарасконцемъ, слегка хмурится, очевидно, думая про себя: да скоро ли же этотъ господинъ перестанетъ болтать всякіе пустяки; третій гримасничаетъ на козлахъ, — вотъ-вотъ продѣлаетъ какую-нибудь шутовскую штуку… Одна только молодая дѣвушка слушаетъ очень внимательно и серьезно, стараясь уяснить себѣ этотъ странный типъ. Что онъ такое? Думаетъ ли онъ то, что говоритъ? На самомъ ли дѣлѣ онъ продѣлалъ все то, что разсказываетъ? Что онъ — сумасшедшій, или комедіантъ-шутникъ, или просто болтунъ, какъ презрительно утверждаетъ одинъ изъ ея спутниковъ?

Случай разрѣшить эти недоумѣнія не заставилъ себя ждать. Едва Тартаренъ окончилъ свой послѣдній тостъ и сѣлъ на мѣсто, какъ гдѣ-то неподалеку раздался выстрѣлъ, за нимъ другой, потомъ третій… Герой вскочилъ на ноги въ сильномъ волненіи; онъ зачуялъ порохъ.

— Кто тутъ стрѣляетъ?… Гдѣ это?…Что случилось?…

Въ его быстро работающей головѣ уже успѣла сложиться цѣлая драма: вооруженное нападеніе на почтовый караванъ, превосходный случай явиться защитникомъ чести и жизни прекрасной спутницы… Дѣло оказалось много проще: выстрѣлы слышались изъ станда, гдѣ сельская молодежь забавляется каждое воскресенье стрѣльбою въ цѣль. Лошади не были еще запряжены и Тартаренъ небрежно предложилъ пройтись посмотрѣть на стрѣльбу. У самого — свое на умѣ, а у хорошенькой блондинки — свое; она тотчасъ же согласилась. Въ сопровожденіи стараго служиваго, раскачивающагося на ходу подъ своимъ тяжеловѣснымъ киверомъ, они прошли черезъ площадь. Толпа любопытныхъ, окружавшая экипажъ, двинулась за ними.

Швейцарскій стандъ, съ своею соломенною крышей и сосновыми стойками, похожъ въ грубомъ видѣ на обыкновенные ярмарочные тиры, съ тою лишь разницей, что здѣсь любители стрѣляютъ изъ собственныхъ шомпольныхъ ружей старой системы, и стрѣляютъ весьма изрядно. Съ важнымъ видомъ, сложивши руки на груди, Тартаренъ дѣлаетъ свои замѣчанія, громко критикуетъ, подаетъ совѣты, самъ же не стрѣляетъ. Его дорожные спутники переглядываются, дѣлаютъ другъ другу знаки.

— Памъ!… пафъ!…- подсмѣивается одинъ изъ нихъ, жестомъ и голосомъ передразнивая тарасконца.

Тартаренъ обернулся, весь красный и пышущій гнѣвомъ.

— Такъ точно, молодой человѣкъ… Памъ, пафъ!… Да, и столько разъ, сколько вамъ будетъ угодно.

Онъ быстро зарядилъ двухствольный карабинъ, послужившій не одному поколѣнію охотниковъ, и — памъ!… пафъ!… Готово, двѣ пули посажены въ центръ цѣли. Со всѣхъ сторонъ раздаются крики удивленія. Блондинка торжествуетъ, ея товарищи уже не смѣются.

— Да это пустяки, игрушки, — говоритъ Тартаренъ. — А вотъ я вамъ покажу…

Ему уже мало тира; онъ осматривается, ищетъ во что бы выстрѣлить помимо мишени, и толпа въ ужасѣ сторонится отъ необыкновеннаго альпиниста, коренастаго и страшнаго, съ карабиномъ въ рукѣ предлагающаго старому королевскому гвардейцу разбить пулей въ пятидесяти шагахъ трубку въ его зубахъ. Старикъ, внѣ себя отъ страха, спасается бѣгствомъ и исчезаетъ въ толпѣ. Но карабинъ заряженъ и Тартарену во что бы то ни стало надо куда-нибудь всадить пули.

— Э, тряхнемъ стариной… по-тарасконски… — и старый охотникъ по фуражкамъ изъ всей силы своихъ двойныхъ мускуловъ бросаетъ вверхъ свой головной уборъ и прострѣливаетъ его на лету.

— Браво! — говоритъ молодая дѣвушка и продѣваетъ въ отверстіе, сдѣланное пулей, букетъ альпійскихъ цвѣтовъ, только что ласкавшій ея пухленькую щечку.

Тартаренъ усаживается въ экипажъ съ этимъ милымъ трофеемъ на головѣ. Звучитъ почтовый рожокъ, поѣздъ трогается съ мѣста и во всю прыть несется по бріендскому спуску, по чудной дорогѣ, пробитой въ скалѣ въ видѣ карниза и отдѣленной парапетомъ отъ пропасти въ тысячу футовъ глубиной. Но Тартаренъ уже забылъ объ опасности, онъ не видитъ и пейзажа Мейрингенской долины съ ея блестящими водами прямолинейной рѣки и озера, со множествомъ селеній, убѣгающихъ вдаль, гдѣ высятся и синѣютъ горы, гдѣ ледники сливаются порою въ общихъ тонахъ съ облаками… Онъ не замѣчаеть, какъ на поворотахъ дороги одни виды смѣняются другими, точно быстро передвигаемыя декораціи. Пригрѣтый нѣжнымъ чувствомъ, герой любуется сидящею противъ него хорошенькою дѣвушкой и раздумываетъ, что слава не можетъ дать человѣку полнаго счастья, что грустно доживать свой вѣкъ въ одинокомъ величіи и что вотъ это милое созданіе, перенесенное въ садикъ тарасконца, оживило бы его однообразіе, скрасило бы его лучше знаменитаго боабаба (arbor gigantea), сидящаго въ горшкѣ…

VII

— Господинъ Безюке, вамъ письмо… изъ Швейцаріи! — весело кричалъ разнощикъ писемъ, махая конвертомъ съ другаго конца площади и быстро шагая по направленію аптеки.