Тартарен на Альпах

Проводники поняли, что имъ не унять отчаяннаго пѣвуна, и сдѣлали большой обходъ подальше отъ нависшихъ снѣговъ, но скоро были остановлены огромною разсѣлиной, въ неизмѣримую глубину которой уже начинали проникать первые лучи разсвѣта. Черезъ трещину перекидывался такъ называемый "снѣговой мостъ", такой тонкій и хрупкій, что при первомъ же шагѣ разсыпался цѣлымъ облакомъ снѣговой лыли, увлекая съ собою перваго проводника и Тартарена, привязанныхъ одною веревкой въ Рудольфу Кауфману, заднему проводнику. Ему-то и пришлосъ одному сдерживать упавшихъ, ухватившись изъ всѣхъ силъ за глубоко воткнутую въ снѣгъ кирку. Но сдержать надъ пропастью онъ еще кое-какъ могъ, вытащить же обоихъ у него не хватало силъ. Стиснувши зубы, онъ чуть не припалъ къ землѣ, застывши безъ движенія, и не могъ видѣть того, что дѣлается въ разсѣлинѣ.

Ошеломленный паденіемъ и ослѣпленный снѣгомъ, Тартаренъ сперва безсознательно барахтался руками и ногами, потомъ повисъ на веревкѣ носомъ къ ледяной стѣнѣ въ позѣ кровельщика, спущеннаго съ врыши чинить трубу. Онъ видѣлъ надъ собой узкую полосу неба, на которомъ гасли послѣднія звѣзды, подъ собою — темную пропасть, дышащую леденящимъ холодомъ. Тѣмъ не менѣе, какъ только миновало первое впечатлѣніе внезапности, къ нему вернулись и прежняя его увѣренность, и веселое настросніе.

— Эй! вы тамъ, папа Кауфманъ, не заморозьте насъ… Ишь тутъ сввозной вѣтеръ, да и веревка рѣжетъ бока.

Кауфманъ не могъ отвѣчать: разжать губы значило лишиться части силы. Но Инебнитъ крикнулъ снизу:

— Мосье!… Мосье!… кирку!…

Свою онъ выронилъ при паденіи. Тартаренъ передалъ ему кирку съ большимъ трудомъ. Тогда швейцарецъ выбилъ ею во льду зарубки, за которыя могъ зацѣпиться руками и ногами. Такимъ образомъ, тяжесть, висѣвшая на веревкѣ, убавилась на половину. Рудольфъ Кауфманъ, тихо, разсчитывая каждое движеніе, началъ вытягивать президента. Наконецъ, его тарасконская фуражка показалась надъ краемъ обрыва. Инебнитъ выбрался въ свою очередь, и оба горца обмѣнялись одушевленными короткими фразами, какія обыкновенно вырываются у людей неразговорчивыхъ по минованіи большой опасности; они были сильно взволнованы и еще дрожали отъ страшныхъ физическихъ усилій. Тартаренъ предложилъ имъ свою баклажку съ киршвассеромъ въ видѣ укрѣпляющаго средства. Самъ же онъ былъ невозмутимо спокоенъ, даже веселъ, напѣвалъ какую-то пѣсенку, въ неописуемому изумленію проводниковъ.

— Brav… brav… Franzose… — говорилъ Кауфманъ, похлопывая его по плечу, на что Тартаренъ продолжалъ себѣ посмѣиваться.

— Шутники вы… Я зналъ, вѣдь, что нѣтъ никакой опасности.

Другаго такого альпиниста не запомнятъ проводники. Они пустидись въ путь, взбираясь на почти отвѣсную гигантскую стѣну въ шесть или семьсотъ метровъ вышиной, для чего вырубали въ ней приступку за приступкой. На это уходило много времени. Нашъ тарасконецъ началъ выбиваться изъ силъ этимъ яркимъ солнцемъ, отраженнымъ бѣлизною всей окружающей мѣстности; въ особенности этотъ блескъ утомлялъ глаза, такъ какъ, на бѣду, синія очки пузырями остались на днѣ пропасти. Скоро страшная слабость совсѣмъ охватила Тартарена, та горная болѣзнь, которая производитъ одинаковое дѣйствіе съ морскою болѣзнью. Измученный, готовый потерять сознаніе отъ головокруженія, едва держащійся на ногахъ, онъ спотыкался и упалъ бы, если бы проводники не подхватили его подъ обѣ руки, какъ наканунѣ; и не втащили на вершину ледяной стѣны. До вершины Юнгфрау оставалось всего сто метровъ. Но хотя снѣгъ сталъ тверже и путь легче, этотъ послѣдній переходъ отнялъ очень много времени, такъ какъ дурнота и изнеможеніе П. А. К. все усиливались.

Вдругъ проводники выпустили его изъ рукъ и, махая шляпами, начали восторженно кричать. Они были на вершинѣ горы. Цѣль достигнута, а съ тѣмъ вмѣстѣ наступилъ и конецъ полубезсознательному состоянію, въ которомъ уже около часа находился Тартаренъ. — Шейдекъ! Шейдекъ! — кричали проводники, указывая внизу на зеленѣющей возвышенности отель Бельвю, кажущійся не болѣе игральной кости.

Передъ утомленными путниками развернулась дивная панорама уступами возвышающихся снѣговыхъ плоскостей, золотимыхъ солнцемъ, синѣющихъ льдовъ, громоздящихся другъ на друга въ необычайно причудливыхъ сочетаніяхъ. Тутъ сверкали, перекрещивались, то дробясь, то сливаясь, всѣ цвѣта призмы, отраженные громадными ледниками, имѣющими видъ гигантскихъ застывшихъ водопадовъ. На большой высотѣ ослѣпительная яркость этой массы блестящихъ лучей значительно смягчалась и уже не рѣзала глазъ, а разливалась ровнымъ и холоднымъ свѣтомъ, что, вмѣстѣ съ необыкновенною тишиной пустыни, производило на Тартарена впечатлѣніе чего-то таинственнаго и невольно заставляло его вздрагивать.