Татьяна Москвина Смерть- это все мужчины

Пока я была беспомощна, поймали. Хотят вернуть обратно. В свою кашу. У них своё задание - им приказали предотвратить.

Каждому своё: им велено мешать, а мне поручено исполнить. Я исполню.

Только сейчас надо затаиться и восстановить машину. Эту рабочую машинку, спецовочку, мой костюмчик, Сашу Зимину. Мою роль. Моего персонажа. Иначе никак. У меня же нет другого тела. Пока, Саша - умная и послушная девочка, она выполнит поручение. Саша - отличница.

– Не согласен. Нельзя так нагружать отдельное существование. Она сломается.

– Моя Саша, моя Alexandrine, ma fillette, сломается? Этого не может быть. Это мой лучший проект. - Тебе не жалко своей дочери? - Когда она вернётся ко мне, я поблагодарю её. - Ты нарушаешь Закон. - Я всегда нарушала Закон. - - Тебя опять накажут. - Я не боюсь ваших наказаний. - Почему ты не можешь остановиться?

– Я не хочу останавливаться. Всё будет по-моему - или не будет вовсе. Все врачи были довольны мной, кроме психиатра - тому не нравилась моя скрытность. Он заявил Фане, что, несмотря на мою вменяемость, во мне спрятано что-то глубоко болезненное и даже опасное.

Я находила много удовольствия в своём нынешнем положении. Настоящих чувств, той музыки, что бушевала внутри, больше не было. Остались поверхностные, нисколько не мучительные эмоции. Маленькие, лёгкие птицы. Это было прекрасно - неужели есть счастливцы, которые так живут всю жизнь?

Я не чувствовала никакого страха. Мужчины не занимали меня. Я стала ходить в большую общую столовую и подолгу болтала с пациентами. Я перестала понимать, почему я боялась этих жалких и безвредных уродцев. И какого счастья ждала от них. Здесь, в больнице, было видно, как они глупы и несчастны. Они ждали своих мамочек и жёнушек с баночками-скляночками, набитыми домашней едой, вестью из потерянного рая, они боялись боли и смерти, они были надёжно замурованы в своё крошечное корявое «Я». Каждое доброе и симпатичное женское лицо казалось им спасением от ужаса жизни. Им нужна была Та, Другая жена Отца, утешительница скорбей, просящая равно за всех людей, Та, что пожалеет и уронит слезу на бедную голову.

Это, ребята, не ко мне. Я готовилась к побегу. Следовало скрыть точную дату выписки, составить несколько сообщений близким и в своё время отослать. В сообщениях я объясняла, что уезжаю в санаторий на заливе поправлять здоровье и на днях напишу, где я нахожусь. Кстати, я действительно собиралась уехать. Только, разумеется, координаты я скрою.

Госпожа, не торопи меня, я наберусь сил и всё исполню.

Вернулся аппетит, я ела с удовольствием. Открывала окно и дышала майским воздухом. Перестала обращать внимание на дни недели. Отсутствие страхов и желаний вообще ликвидировало то, прежнее, время, героическое время счастья и несчастья, время спора богов. Меня отпустили на свободный выпас. Так откармливают свинью, прежде чем зарезать.

Иногда я понимала - что-то есть страшное в наступившей внутренней тишине, Побег прошёл идеально. Я искусно отвела всех посетителей именно в этот день, вызвала такси, забрала у бабульки, сдавшей мне комнату, свою сумку с вещами (благоразумная старушка ничего не взяла), сняла сбережения с книжки и уже к вечеру сидела в номере гостиницы, расположенной прямо на берегу нашей лужи. Был тёплый майский день, закатное солнце просвечивало сквозь нежную молодую зелень, а мастер облаков, в неистовом вдохновении, так разукрасил небо над заливом, что даже свет заинтересовался сложившимся положением и с упоением пробивался сквозь причудливые облачные фигуры.

Невдалеке гремела варварская музыка, и отчего-то захотелось пойти туда, к безмятежным идиотам, к их пивкам и шашлычкам. Там пульсировала чистая радость бессмысленной жизни, в количестве достаточном, чтобы в последний раз выкупать мир.

Шашлычная занимала изрядный кусок берега - двухэтажный деревянный павильон, несколько больших столов под навесами для крупных компаний и масса столиков помельче. За стойкой заказа обитал пожилой худой азербайджанец, не имевший, по обычаям Востока, такой суеты, как выражение лица.