Татьяна Пельтцер. Главная бабушка Советского Союза

Татьяна поняла, что добрые люди просто-напросто подслащивают ей горькую пилюлю. Что значит «кинематограф для вас слишком мелок»? Для Блюменталь-Тамариной не мелок, а для нее мелок? Смешно! Видимо, у нее и впрямь какое-то не такое лицо. Маловыразительное. Да, она похожа на отца, но, видимо, к пожилым мужчинам в кинематографе предъявляют более мягкие требования, нежели к молодым девушкам. Черт их разберет!

Картину Юрия Желябужского «Папиросница от Моссельпрома», ставшую хитом 1924 года, Татьяна посмотрела раз двадцать. Оценивала выразительность лица актрисы Юлии Солнцевой, сыгравшей главную роль, сравнивала ее с собой и пыталась разгадать тайну кинематографа. Иначе говоря, пыталась понять, почему она не подходит для экрана. Страдала невероятно – обидно же! – но в один прекрасный, воистину прекрасный день как отрезало. Не гожусь, ну и ладно! Велика важность! Зато у меня в театре все хорошо складывается.

Кинематограф получил у Татьяны отставку почти на двадцать лет, и попала она в свою первую картину случайно, за компанию с отцом. Но об этом речь пойдет впереди.

А в театре и впрямь все складывалось хорошо. Постепенно Татьяна «доросла» до Липочки в «Своих людях» Островского, до Марьи Антоновны в «Ревизоре» и до Мавры Григорьевны в «Смерти Пазухина» Салтыкова-Щедрина. Ну а если в театре ставили какую-нибудь революционную пьесу (без этого никак невозможно было обойтись), то Татьяна непременно играла в ней сознательную работницу, героическую комсомолку или комиссара. На такие роли в то время театральные критики обращали внимание в первую очередь. За одну из сыгранных комсомолок Татьяна получила от райкома партии награду – отрез на платье. Сейчас кому-то это может показаться смешным, но в 1923 году мануфактура была страшным дефицитом.

В 1925 году Иван Романович отметил юбилей – тридцать лет служения Мельпомене. В связи с этим его наградили почетным званием Заслуженного артиста республики.

– Вот меня и отметили, Танюша, – сказал дочери Иван Романович. – Теперь дело за тобой…

Не успели толком порадоваться, как случилась беда – арестовали Шлуглейта. Без Морица Мироновича актеры и режиссеры почувствовали себя осиротевшими. Все привыкли к тому, что к Шлуглейту можно прийти с любым вопросом, с любой бедой. Он выслушивал, советовал, помогал. Кроме того, Шлуглейт умел дружить со всеми, кто мог быть полезен театру. В то время, когда все, начиная от дров и заканчивая красками для декораций, приходилось не покупать, а доставать или, как еще выражались, «выбивать», это было очень ценное умение.

Татьяна к тому времени успела перейти из Третьего театра РСФСР в театр Московского губернского совета профсоюзов, который сокращенно назывался театром МГСПС[48].

Глава десятая На круги своя

Полы подметены, на скатерти – ни крошки,

Как детский поцелуй, спокойно дышит стих,

И Золушка бежит – во дни удач на дрожках,

А сдан последний грош – и на своих двоих.

Борис Пастернак, «Пиры».

Достоверно не известно, почему Татьяна Пельтцер ушла из Третьего театра РСФСР в недавно созданный театр Московского губернского совета профсоюзов, который в то время и театром-то можно было назвать с огромной натяжкой. Труппа из десяти человек, если считать вместе с основателем и режиссером Сергеем Ивановичем Прокофьевым[49], своего помещения нет, афиши рисуют сами… Да и называлось все это поначалу не театром, а передвижной труппой. Можно сказать, что в конце 1923 года Татьяна Пельцер вернулась на круги своя – снова в передвижной театр.

Достоверно не известно, но можно предположить…

Версию с конфликтом в прежнем театре можно смело отбросить. Никто из современников ни разу не упомянул о каких-либо трениях между Татьяной Пельтцер и руководством Третьего театра РСФСР или между ней и кем-то из ведущих актеров труппы. И сама Татьяна Ивановна на протяжении всей жизни вспоминала о театре Корша во всех его воплощениях только хорошее, а о Шлуглейте, Радине, Шатровой, Блюменталь-Тамариной и других членах труппы отзывалась с большой теплотой. А ведь характер у Татьяны Ивановны был прямой и даже немного резкий, говорила она обычно то, что думала, и старалась называть вещи своими именами. Так, например, вспоминая Нахичеванский театр, она обычно добавляла: «Гори он синим огнем со всеми потрохами!» Да и какие могли быть конфликты между старыми знакомыми, служившими до революции у Корша и у Синельникова? Все давно успели притереться друг к другу.