Татьяна Тарханова

— Не везет мне с тобой, — откровенно признался Князев. — Когда тебя выслали, житья в Пухляках не стало. А потом, когда я в Глинск переехал и хотел в милицию поступить, Сухоруков такую характеристику дал, что и разговаривать со мной не стали. И опять же из-за кого?

Афонька не договорил и бросился к калитке. Игнат пошел за ним. На улице было тихо, сонно, легкий ночной ветерок не мог поднять придорожную пыль. Князев стоял, весь подавшись вперед и сощурив глаза, что-то высматривал в белесых предрассветных сумерках. Не оборачиваясь к Игнату, он поднял руку и шепотом проговорил:

— Тише.

— А что тише? — нарочито громко спросил Игнат. — Иль ты по твоей должности обязан мышей ловить?

— Гляди-ка. С ног валится!

Игнат пригляделся. Вдоль улицы, то прижимаясь к стенам домов, то валясь на изгороди палисадников, шел пьяный. Игнат ничего не понимал. Пьяный как пьяный, чего особенного узрел в нем Афонька? А ночной страж раздольевской улицы даже присел на корточки, чтобы лучше наблюдать за пьяным, и, предвкушая какое-то удовольствие, потирал руки.

— Вот его сейчас как шарахнет. Ах, сукин сын, устоял. Ну ничего, у хлебной лавки его обязательно качнет, там ямка! И врежется он головой в стекло.

— Тебе-то что, от этого легче будет?

— Тяжельше! Зато власть свою покажу. — И, предвкушая наслаждение от сознания присвоенной ему ночной власти, продолжал: — Уж я его застукаю. За шиворот — раз коленкой под зад, два, и свисток! Пожалуйте, доставил за нарушение общественного порядка и разбитие стекла в хлебной лавке. Что делает, сукин сын, прошел дальше, не споткнулся. Известно, пьяный, он себе на уме. На ровном месте посреди дороги в лежку, а у стекла или когда его сграбастать можно, как струна. Эх, Игнат, не понимаешь ты меня.

— А ну тебя к черту, — сплюнул Игнат и, захлопнув калитку, ушел домой.

Но заснуть не удалось. Игнат снова вышел на крыльцо и молча, неподвижно просидел там, пока не взошло солнце. Мысли толпились в голове, обрывистые, неясные. Его дело давно пересмотрено, ему вернули все права, чего ему бояться? Но на душе было тревожно. Как обрести прежний покой и не думать о каких-то там кулаках? Пусть будет, что будет, но он правильно делает, что никуда не суется, ни в какие там общественные дела не вмешивается. Побыл годик-другой в ударниках, и хватит. Только бы ушла тревога, исчезли тяжелые раздумья. Лизавета, вот она знает, чего хочет. Не велико ее счастье, огорожено дворовым забором, а все же счастье!

В тот день на работе к Игнату подошел Одинцов.

— После гудка домой не уходи. Собрание будет.

— Без меня обойдется.

— На электростанции собрание.

— Там и подавно мне делать нечего.

— А вот придешь — увидишь. Да и тебя специально звал один твой знакомый. Секретарь окружкома по промышленности — Сухоруков.

После такого приглашения Игнат не мог не прийти на собрание и после гудка не спеша направился в Красный уголок электростанции.

Во дворе он увидел Сухорукова. Они поздоровались как старые знакомые.

— В Пухляках был, Игнат Федорович?

— Денек погостил и вернулся.

— Не понравилось?

— Понравилось, да поздно мне себя опять перекраивать.

Они вошли в цех. Все свободные от смены рабочие станции и механического цеха уже собрались. Вскоре пришел и начальник электростанции, грузный, с одышкой человек. И сразу же, не открывая собрания, Сухоруков сказал:

— Товарищи, вас собрал окружком партии, чтобы посоветоваться по одному очень важному делу. А дело такое. Вы знаете, что в августе должна стать на ремонт паровая турбина комбината. Предполагалось, что в течение недели нам отремонтируют ее на ленинградском турбозаводе и за это время мы успеем сделать профилактический ремонт по цехам. Но сейчас выяснилось, что турбозаводу значительно увеличили план, и он наш заказ может выполнить лишь через месяц, и то в лучшем случае. Нам угрожает месячный простой. Вы себе представляете, сколько огнеупора не хватит стройкам? Сколько тысяч тонн металла не выдадут недостроенные домны и мартены? Мы этого допустить не можем. А между тем руководство электростанции считает, что мы бессильны что-либо сделать. Впрочем, скажите сами, Евгений Иванович.

Начальник электростанции, не глядя на Сухорукова, ответил:

— Вы предлагаете мне отремонтировать турбину на месте?

— Это единственный выход.

— Но кто ответит в случае неудачи?

— Прежде всего окружком! — сказал Сухоруков.

— Я не из тех, кто считает, что на миру и смерть красна. От того, что окружком ответит первый, мне будет не легче. Да и время сами знаете какое.

— Вы боитесь пострадать сами, но не боитесь отдать в жертву комбинат.

— По техническим условиям...

— А по коммунистической совести? — перебил Сухоруков. — Вы думаете, Евгений Иванович, я не сознаю ответственности? Сознаю! И потому окружком обращается к рабочим электростанции и механического цеха: возьметесь вы, товарищи, отремонтировать турбину?