Татьяна Тарханова

Она хотела сказать еще, что, как ей показалось, Хапров очень интересовался Танькой и вообще, судя по всему, он парень неплохой, но, спохватившись, смущенно умолкла. Напрасно вообще она затеяла разговор о Хапрове. Может, ей только показалось, что ему очень нравится Танька. А если так оно и есть, то тем более нечего болтать.

В тот день, вернувшись с работы, Игнат сказал Татьяне:

— К тебе собирался зайти какой-то твой знакомый, Сергей Хапров... Не приходил?

Зачем сказал, объяснить не мог. Так, на всякий случай сказал. Кто знает, может это обрадует ее. И даже не поинтересовался узнать, кто такой Сергей Хапров. Он видел, что Танюшка не обрадовалась, не оживилась, даже не удивилась. Ответила просто и равнодушно:

— Нет, не приходил.

Сергей пришел, когда Татьяна совсем его не ожидала. Пришел вместе с Матвеем и Улькой. Стоял тот вечерний час, когда все Раздолье занято поливкой огородов. Увидев гостей, Татьяна, босая, в широкой домотканой юбке, без блузки, побежала домой. Уля лишь успела крикнуть ей вслед:

— Собирайся, пойдем в городской сад!

Игнат поздоровался с гостями. Мельком взглянув на Хапрова, спросил Матвея:

— Верно говорят, тебя из управления комбината в цех переводят?

— Буду плановиком.

— Это с начальника по труду да в цеховые плановики? За что же такая немилость?

— Сам попросился. Иначе мне не справиться с работой по истории комбината. Скоро сто лет.

— Вон оно что, — понимающе кивнул Игнат. — Значит, на двух должностях?

— Вторая — не должность, а общественная работа: надо материалы собирать, с людьми беседовать, их рассказы записывать.

— Постой, Матвей, постой. А зарплата как?

— Все норовим мерить на чин да зарплату, — отмахнулся Матвей. — Или вот на ученую степень, как товарищ Хапров.

— Да разве это плохо — мечтать быть ученым? — спросил Сергей.

— Не плохо, конечно. Но не слишком ли у нас много таких, что стараются быть подальше от простой работы, не уважают ее? И странно, часто этого уважения нет у тех, кто сам вышел из крестьянской или рабочей среды. Если бы я был педагогом, то прежде всего воспитывал бы у своих учеников чувство уважения к человеку самой простой, черной работы. Скажите, Хапров: вот вы агрохимик, но поехали бы вы агрохимиком в колхоз?

— Честно говоря — вряд ли.

— Вот видите.

— Но не потому, что я боюсь черной работы. Это ни к чему. Стоило ли кончать институт? Стоило ли разрабатывать научные темы, готовиться к экзаменам в аспирантуру?

— Сколько доказательств! — рассмеялся Матвей. — И ни одного за то, чтобы поехать агрохимиком в деревню. А почему так? Легко мы живем.

— Да так ли легко? — спросила стоявшая у изгороди Ульяна. — Вот, например, Таня. Разве может быть жизнь тяжелее?

— Я преклоняюсь перед ее самопожертвованием, перед ее пониманием своего долга. Но я говорю о другом. Когда я возвращался в Глинск, то в купе со мной ехала одна ленинградская писательница, которая всю блокаду провела в Ленинграде. И вот она мне сказала: «Людям, погибшим на защите Ленинграда, поставят памятник, и я бы хотела, чтобы на нем написали: „Ничто не забыто, и никто не забыт”». Мы, к сожалению, преимущественно мечтаем о будущем, иной раз пренебрегаем отдать свои силы тому, чего требует от нас настоящее, и легко забываем прошлое.

— С этим, пожалуй, я согласна, — ответила Ульяна и, оставив Хапрова и Матвея, направилась в дом.

В сенях ее ждала Татьяна.

— Зачем притащила Хапрова? Кто тебя просил?

— Я же тебе сказала — собирайся, пойдем в сад.

— Я огород поливаю.

— Польют и без тебя.

И, словно не желая больше слушать ее возражения, Уля прошла в горницу, а оттуда в комнатку Лизаветы. Лизавета лежала у раскрытого окна и меньше всего была похожа на больную. Лицо пополнело, даже было румяно, и только глаза выражали какое-то напряжение и скорбную муку. Она все понимала, только сказать не могла.

— Добрый вечер, баба Лиза!

Лизавета ответила одними глазами.

В комнату вошла Татьяна. Открыла шкаф, взяла платье и начала переодеваться. Лизавета следила за ней, и, как всегда, в глазах ее была боязнь остаться одной.

Татьяна застегнула платье и наклонилась к изголовью больной.

— Бабушка, я пойду с Улей погулять, хорошо? Ну, скажи да. Мигни мне!

Лизавета слегка опустила веки, но тут же подняла их и неожиданно, немного растягивая звук, впервые произнесла внятно и четко:

— Да-а-а...

Татьяна даже отпрянула. Неужели ей послышалось? Она снова припала к изголовью и крикнула:

— Да, бабушка? Скажи, да?

— Да...

— И ты не боишься остаться одна? Не боишься?..

— Нет.

Татьяна бросилась из дома и закричала на весь двор:

— Бабушка говорит, бабушка хорошо говорит!

Она прибежала обратно в комнату, стала расстегивать платье.

— Танька, ты с ума сошла. Мы же идем гулять.

— Никуда я не пойду! Да, бабушка?

— Нет! — совсем уже четко и не нараспев ответила Лизавета, и в правом уголке рта впервые появилось что-то похожее на улыбку.

— Правильно, баба Лиза, гони ее отсюда!

Уля вытолкнула Татьяну из комнаты.

— Подумаешь, больно нужна ты ей сейчас. Вон Игнат Федорович идет. Они и поговорят... Шутишь, что значит сказать: да — нет. Да с этими двумя словами можно объясняться весь вечер и еще не наговориться...