Татьянин день. Иван Шувалов

   — Хотя мы здесь сами вели бурный разговор, — произнесла императрица, протягивая руку Фонвизину, — но тем не менее я слышала вашу беседу с Григорием Александровичем. Я тоже уверена, как и вы, любезный Денис Иванович, что вы не раз ещё обрадуете нас, смотрельщиков, новыми творениями вашего замечательного таланта. Жаль только, что здоровье ваше не позволяет более совмещать сочинительство со службою государственною. Впрочем, тут, как говорится, ничего не попишешь. Вот и ваш старший товарищ и друг и мой самый преданный помощник Никита Иванович Панин тож вынужден был, к моему сожалению и прискорбию, оставить служебное поприще. Отсутствие сего мужа на его посту, можно сказать первого моего министра, я ощущаю довольно болезненно.

Слова императрицы были искренни. Однако взгляд её, когда она произносила сии похвалы, почему-то был рассеян. И Фонвизин понял: «Нет, она никогда не простит ни Панину, ни мне нашего очень уж явного благоволения к великому князю Павлу Петровичу. Как, надо думать, до сих пор не простила сие и Ивану Ивановичу Шувалову. Хотя с той поры, как Панин и Шувалов вынашивали свою мысль отдать русский престол наследнику цесаревичу Павлу, минуя притязания его матери, нынешней императрицы, прошло уже более двадцати лет. Что ж, будем всегда помнить о том, какал великая и в то же время вероломная женщина пред нами. Сами же будем идти путём собственных убеждений».

События лета 1762 года пришлись на ту самую пору, когда Денис Фонвизин, только что окончивший гимназический курс, был зачислен в число студентов Московского университета. Но бурный ход дел, уже происшедшие изменения в жизни России, а главное, то, что провозгласила на будущее только что вступившая на трон императрица, вызвали живейший отклик молодого студента. Он попросил, чтобы его исключили из университетских студентов, и, поскольку уже сам обладал отменным знанием латинского, французского и немецкого языков, подал прошение о зачислении его в Иностранную коллегию. Так он оказался в Петербурге на дипломатической службе.

Впрочем, вскоре молодой дипломат, наверное, более, чем служебным рвением, стал известен даже в самых высших кругах своими сочинениями — баснями и сатирами, бившими, что называется, не в бровь, а в глаз.

Особенно произвело впечатление сатирическое «Послание к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке». В этом стихотворении автор вёл беседу со своими слугами, пытаясь разрешить с ними вопрос: «На что сей создан свет?» Каждый из слуг судит о жизни, исходя из своих наблюдений. Откуда же им почерпнуть другие суждения и иной опыт? Но как меток их глаз, остёр и глубок ум. Вот, к примеру, рассуждения кучера Ваньки:

С утра до вечера держася на карете,
Мне тряско рассуждать о Боге и о свете;
Неловко помышлять о том и во дворце,
Где часто я стою смиренно на крыльце,
Откуда каждый час друзей моих гоняют
И палочьем гостей к каретам провожают;
Но если на вопрос мне должно дать ответ,
Так слушайте ж, каков мне кажется сей свет.
Москва и Петербург довольно мне знакомы,
Я знаю в них все улицы и домы...

Так знайте, что весь свет считаю я за вздор...
Здесь вижу мотовство, а там я вижу скупость;
Куда ни обернусь, везде я вижу глупость.
Да, сверх того, ещё приметил я, что свет
Столь много времени неправдою живёт,
Что нет уже таких кащеев на примете,
Которы б истину запомнили на свете.
Попы стараются обманывать народ,
Слуги — дворецкого, дворецкие — господ,
Друг друга — господа, а знатные бояря
Нередко обмануть хотят и государя;
И всякий, чтоб набить потуже свой карман,
За благо рассудил приняться за обман.
До денег лакомы посадские, дворяне,
Судьи, подьячие, солдаты и крестьяне,
Смиренны пастыри душ наших и сердец
Изволят собирать оброк с своих овец.
Овечки женятся, плодятся, умирают,
А пастыри притом карманы набивают.
За деньги чистые прощают всякий грех,
За деньги множество в раю сулят утех.