Тáту

Растоптан, унижен? — да, возможно, это так. Хотя, с какой стороны посмотреть? С их — да, несомненно! С моей? Это трусость, подлость, слабость — не открыть дверь, запереться, как в мышеловке, прятаться от меня, будто я вор, грабящий чужое счастье из чужой личной жизни. Нет уж, извольте! Да, несомненно, я люблю эту женщину, мне не хватает той жизни, я хочу иметь семью, детей, нормальный быт, но своё. Чем же я так могу помешать счастливому благополучию двух молодожёнов, которые остались для меня бывшими… Бывшей женой, бывшим лучшим другом…

Или вид у меня жалкий, подобно нищему, выпрашивающему свою долю на паперти, или я похож на маньяка, пытающегося расставить всех по своему усмотрению. Пылающие искры костра превратились в затухающие угольки былой страсти. Они ещё греют мою остывающую душу теплом прежних воспоминаний, и возможно ещё долго будут исполнять эту рабскую участь, ибо пламя было так высоко, что проникло до самых глубин и недр моей плоти. Такие пожары не затухают так быстро. Ну, а что касается нищего, то грешно смеяться над ним, даже если вам кажется, что он этого не видит и не слышит.

Хорошо, что не заплакал. Сейчас я уважаю себя за это. А тогда казалось, что стою на грани, чтобы не прорвать выстроенную плотину. Зачем? Плачут ведь из-за жалости к себе. Умом я понимаю, что давно пора отпочковаться от увядшего для меня ростка, перейти к новому, отдать себя до последней молекулы ему. Но разум не всегда руководит организмом, который так и остался для меня в виде загадочного белого пятна, несмотря на то, что я изучил его в анатомичке и под микроскопом. Ведь сколько бы мы ни копошились в себе, открывая новое, размышляя над старым, оазисы неизвестности будут преследовать на протяжении всей жизни.

Жизнь бежит. В этом заключается и счастье, и вся прелесть неповторимости её уклада. И день накануне никогда не встретит двойников или тройников. Можно лишь искусственно. Но стоит ли она того, чтобы расходовать те драгоценные мгновенья, что нам отведены для пребывания здесь.

25.03.1998. Два часа ночи

Мне не спится. Я пишу. Записки съезжающего молодого врача на безответную «любятину», как говорит больной из Хабаровска, убивший молотком семью друга-соседа. «Тебя бы я не тронул, — добавил он, раскрывая татуированную грудь с крестами и профилями вождей мирового пролетариата, — ты пользу приносишь, а они водку пили и землю зазря топтали…» Может быть, в будущем я прочитаю написанное и поумнею? Шучу! Ценить надо, что имеешь, и бороться, не расслабляясь, не обращая ни на кого внимания и долбить этот гранит, пробивая дорогу к солнцу своей ячейке, своей семье. Лишь тогда имеешь шансы на успех. Мир жесток. Но в своём микрокосме нужно быть мягким и тёплым, как разогретый в руках пластилин. Странно получается. Я сам себя учу. Или разговариваю сам с собой. Что не сказал другому, так как вокруг пустота, формальность и стена. Ведь порой и для самих себя мы бываем закрыты, а не то что для других. Самое мерзкое, жуткое, грязное — это ложь, ложь перед самим собой, ложь за свою жизнь.

Через тридцать минут закончится моя смена, и я смогу закрыть глаза на два часа, накрывшись пропахшим аминазином и папиросами байковым халатом, в этом дерматиновом кресле и улететь из этих решёток, по которым бежит электрический ток, к Морфею. И, быть может, встретить в грёзах-видениях того, кого ищу или кого потерял. Сон — потусторонний мир коры, уставшей за день генерировать импульсы разрядов и теперь наслаждающейся нирваной быстротечного времени…

11.05.1998 г.

Здравствуй, мама!

Я опять сменил место жительства. Пятое за прошедший с развода год. Я бежал от самого себя и не мог остановиться. Хотел избавиться от душевных мук работами, спортом, голодом, но это ведь всё низменные суррогаты. Духовное не заменить физическим.

Честно говоря, я расстроился после прочтения твоего письма. Мне, конечно, приятна твоя забота обо мне, но ты ведь многого не знаешь и не видишь.