Тавматургия

МАКС. Сори, мой нос заложило от этой пылищи. Каббалисты. Два «б», одно «л». Так вот они полагают: накануне свидания с крошкой-бозоном Питера Хиггса, перед тем как у нас воплотиться, душа выбирает семью.

ШУТ. Очень мило, но я — атеист.

МАКС. Не правда ли, невероятно? У душеньки нашей — готовый проект на уме, варианты!

ШУТ. После знакомства с Кухаркой не удивлюсь.

МАКС. Все приходится взвесить: генетику, статус, профессии потенциальных родных…

ШУТ. И, наверно, счета?

МАКС. Зря смеетесь. Доходы семьи — это фактор.

ШУТ. М-да, похоже на кастинг в какой-нибудь… э-э… сериал. Не понимаю, куда я смотрел. Да и вы куда-то смотрели совсем не туда. Раз теперь хотите сбежать.

МАКС. Это фатум. Сказала бы Фата Моргана.

ШУТ. Это ошибка! Народ на вас очень надеется, ждет, что вы будете первым в истории нашей страны просвещенным монархом, утешителем интеллигенции…

МАКС. Вот не надо. Я слишком знаю эту страну и этот народ. Все закончится, как и всегда: портреты размером с Тадж-Махал, полеты на истребителях, массовые репрессии и тридцать три кольца охранников с глазами как у Сергея.

ШУТ. Кто это — Сергей?

МАКС. Моя овчарка.

ШУТ. Ваше высочество…

МАКС. Мое решение бесповоротно: как только у отца кончится бензин, вся полнота власти перейдет к парламенту.

ШУТ. Бензин? Первый раз слышу такое выражение.

МАКС. Это эвфемизм, означает — сами знаете что. Последние неприятности.

ШУТ. Хорошо, а если что-то пойдет не так?

МАКС. Например?

ШУТ. Если случится дворцовый переворот?

МАКС. Тем лучше.

ШУТ. Как это «лучше»? Вы что, хотите того — умереть?

МАКС. Я хочу отдохнуть. Предлагаю сделать привал.

Макс и Шут располагаются в тени под скалами.

Макс делает записи в своем блокноте.

ШУТ. Ваше высочество, с вашего разрешения я вздремну полчасика? А потом поменяемся.

МАКС. Что? Ролями?

ШУТ. Только я умоляю — не трогайте вы апельсины. Черт его знает, что там у них внутри. Вы меня слышите?

МАКС. Да-да.

Шут засыпает. Макс откладывает блокнот, рассеянно смотрит в море, роется в мешке. Достает апельсин, прикладывает его к левому уху, слушает. Опять смотрит в море, забывается, машинально вскрывает апельсин, из которого в синем облачке эфирного масла появляется Ольга.

ОЛЬГА. Ровно год назад умер отец. Это был чудовищно трудный, траурный год. Степень моего гражданского психоза достигла такого накала, что нужно было на что-то решиться: или окончательно сойти с ума, или успокоиться, взять себя в руки. Я стала невыносимой. За утренним чаем выступала, как оратор на митинге, — с пеной у рта. Слушая новости, подпрыгивала на стуле и орала, как на футбольном матче. Соседи пугались, звонили в дверь — думали, убивают кого-то: то ли мы, то ли нас. И что теперь? К чему я пришла? Вдруг накрыла догадка. Дело тут не в тиранах, диктаторах и упырях — дело в людях. Как они хотят, так и живут. Им нравится так жить — и гори все огнем. В сотый раз цитирую Наполеона: «География — это всегда приговор». А как еще объяснить нашу абсурдную жизнь? Здесь рождаются ебанько. Гордые за Победу. Гордые за Гагарина. Как будто сами слетали в космос. Как будто сами взяли Берлин. Но знают они почему-то только одно — воровать. И всех ненавидеть, люто, самозабвенно. Таджиков, кавказцев, но главное — американцев. С хуя ли им так хорошо? Нас это бесит, нервирует. Мы ненавидим всех — так широко и размашисто, что в процессе забыли не только себя, но даже евреев. Разбавленная на весь мир, наша ненависть до них теперь не доходит. А жаль — евреи, они реактивные. Правда, всегда удивляемся: за что они нас-то не любят? Нас-то за что не любить? Так и живем, чередуя две неуемные страсти: воруя и ненавидя. Я бы тоже что-нибудь стырила у государства. Вот сколько б смогла унести, столько и стырила. Я — обыкновенный кирпич в этой системе, но меня вставили в стену пустого, аварийного сарая, называется «школа» — здесь много не наворуешь. Но кирпичом я быть не перестану — я хочу воровать. Понимаете? Много! По одной простой причине: кругом воруют все, кто имеет такую возможность. Вот начнут все убирать говно за своими собаками, и я буду убирать. А пока тут у нас десять кучек на квадратный метр, и я что — должна соскребать совком свою персональную какашку? Не вижу смысла. Я обычный серенький человек, я хочу хапнуть как можно больше, а убирать говно за своей собакой, подавать пример культурного поведения — это извините, это не ко мне. Вот и вся философия, может, национальная, а может, совковая — кто ее разберет.

МАКС. Вы безупречны, ваша горечь как мед, ваше отчаяние — оно волнует меня! Как ваше имя?

ОЛЬГА. Ольга.