Таврида: земной Элизий

Экспедиция выехала из Петербурга 30 мая 1781 года. В помощь Зуеву был дан «переводчик элев»[81] Кирьяков, для рисования натуральных вещей и делания звериных и птичьих чучел – рисовальный ученик Степан Бородулин, а для стреляния самих зверей и птиц – стрелок Дмитрий Денисов.

При всей важности экспедиции средства на нее отпущены были ничтожные. Адъюнкту Зуеву назначили ежегодно жалованье триста пятьдесят рублей. Выдавать его обещали за каждые три месяца вперед. Никаких дорожных и прогонных не полагалось, и все путевые расходы Зуев должен был черпать из этих скудных средств.

Вскоре после отъезда Зуева собравшаяся академическая комиссия заявила директору Домашневу, что она не намерена впредь утверждать выдачу денег, так как экспедиция отправлена была вопреки ее мнению. Дело о выдаче жалованья адъюнкту Зуеву и сопровождающим его помощникам было направлено в Сенат для дальнейшего утверждения. А в это время экспедиция, истратившая всё, что ей было дано в Петербурге, терпела бедствия и унижения в пути.

Василий Федорович Зуев был тихий, скромный человек, не имевший ни дворянского звания, ни состояния. Он был предан науке и привык отказывать себе во всем, живя более чем скудно. Он никогда не стал бы жаловаться на плохую постель и жалкую пищу, если бы вся экспедиция не очутилась в положении безвыходном. Не имея возможности двигаться дальше, Зуев, быть может, первый раз в жизни позволил себе слова укора и негодования. Он писал в Академию: «Поистине я не могу себе представить, как можно посылать человека так далеко и с такой целью и не дать ему все необходимые средства для наиболее точного исполнения его обязанности… Как могу я направиться в крымские степи, которые были главной целью моего отправления? Что можете вы ожидать от моих успехов и на что я могу надеяться от своего путешествия, если подобные условия будут существовать до конца моего пути? Измените, господа, насколько можете, судьбу бедного путешественника!»

Но Академия не предприняла ничего, чтобы помочь экспедиции. Смета на жалованье Зуеву находилась в Сенате, а там не спешили. Зуев униженно просил займа и помощи у губернских и уездных властителей и нередко подвергался насмешкам и всевозможным унижениям. С экспедицией никто не считался, видя, как скудно она снабжена, и постоянно отказывали Зуеву в лошадях. Зуев пытался жаловаться губернскому начальству. Он жаловался харьковскому губернатору на грубое обхождение секунд-майора, от которого зависело дальнейшее следование экспедиции. Губернатор сказал: «Майор есть штаб-офицер, дворянин, здешний помещик, а ты кто?»

Зуев пытался объяснить губернатору важность возложенного на него поручения и выговаривал ему свои обиды. Губернатор пришел в ярость. Он кричал: «Знаешь ли ты, кто я? Отведите его к наместнику». Зуева посадили на гауптвахту. После долгих издевательств и шуточек по адресу ученого мужа начальство, наконец, распорядилось отправить экспедицию дальше.

В апреле 1782 года Зуев выехал, наконец, из Херсона в Крым. Путь был обычным – от Перекопских ворот до Ак-Мечети. Зуев увидел степной и горный Крым. Он наблюдал и делал записи в степных присивашских селениях и татарских кочевьях. Он исследовал долины Салгира, Чурук-су, Альмы и Качи, где были лучшие сады и виноградники горного Крыма, и леса северного склона Яйлы.

Зуев начал свои «Путешественные записки» с общего описания полуострова и его природных богатств и отметил первобытную дикость степей, которые могли бы явиться житницей полуострова. Он писал: «Беспрестанное пасение множества скота, количеством вправду числу людей несоразмерного, и вождение его весь год по степи с места на место причиняет, что весною, осенью и летом в большую засуху после дождей не успевает трава из земли отпрыснуть, как скот ее или сорвет, или помнет ногами». В этом беспорядочном скотоводстве видел Зуев причину хозяйственной отсталости Крыма.

«Если бы земля распределена была на уезды или на дачи, скот соразмеря довольству жителей ходил бы по местам ему определенным, прочее же пространство ровной степи занять пашнями, то можно было назвать Крым обетованным полуостровом, ибо нет никакой причины, которая бы хлебородию земли и богатству жителей препятствовала. Сие видно из самых тех пахотных мест, где и до ста татар один пашет и сеет, и собирает с избытком жатву как для себя, так и другим на продажу».