Таврида: земной Элизий

В день приезда Пушкина на берегу «пролива Киммерийского ‹…› разбивались пенистые волны, несомые противным ветром ‹…› час от часу буря сильнее поднималась»[102]. На следующий день волны всё еще шумели в проливе и ветер был супротивный, о переправе нечего было и думать. Море утихло лишь к утру 15 августа, и только около полудня Пушкин с Раевским отправился к Крымским берегам.

Более двух суток провел Пушкин на Тамани, глядя на близкие (16 верст) и вместе с тем отъединенные берега Тавриды. Надо думать, что время проходило у него приблизительно так же, как у всех путешественников его времени.

Как и все, Пушкин бродил по холмам, поросшим гелиотропом, чабрецом и полынью, как все вдыхал смесь пряных, смолистых и йодистых запахов, как все осматривал храм, будто бы построенный Мстиславом после победы над Косогским князем Редедею в 1022 году, и знаменитый Тмутараканский камень, предавался еще неизведанному наслаждению, купанью в море. Все, посещавшие Тамань в те времена непременно совершали прогулку верст за пять на «хребет горы» или вернее холмов, откуда открывается вид на весь Босфорский пролив. Крымский берег с Керчью и Еникале, а «по сторонам светятся Азовское и Черное моря ‹…› и наконец для усовершенствования картины мелькает подернутая туманом цепь Кавказских гор»[103].

Тмутараканский камень, перевернувший представление о древнем Тмутараканском уделе, в XI веке на Тамани находившемся, неизбежно привлекал внимание. Посмотреть на него спешил каждый прибывший на полуостров. Нет сомнения, что видел Тмутараканский камень и Пушкин.

Найденный среди развалин турецкой крепости в 1792 году, в 1795-м камень был с берега перенесен в ограду Таманской церкви Покрова Богородицы, а в 1803-м для лучшей сохранности внесен в церковь.

Церковь стояла в центре городка на холме, окруженная тенистым садом, который сам по себе был приманчив в жаркую пору. Размеры церкви позволили, не мешая благолепию в притворах, у стен устроить нечто вроде музея, куда сложили некоторые из драгоценных находок: беломраморного языческого льва, две капители и наконец целое сооружение, воздвигнутое для прославленного камня князя Глеба с надписью: «в лето 6576 (1068) индикта 6, Глеб, князь мерил море по леду от Тмутаракани до Керчева 18054 сажен». Гераков пишет, что над сим камнем лежал другой – с надписью греческой, в которой мог он разобрать лишь слово «Воспор», т. е. Боспор. На камне этом с обеих сторон изображены были фигуры человеческие в туниках, с поднятыми руками, держащими венки. «Святость этих изображений» показалась Геракову сомнительной. Две византийские колонны и еще какие-то классические обломки довершали сооружение. Камень Тмутараканский вдохновил таманских «гидов» на то, чтобы и самую церковь показывать как памятник русской древности. «Тот ли самый храм стоит и поныне, который выстроен Мстиславом, после победы над Косогским князем Редедею 1022 года, не могу утвердить», – пишет Гераков. Из этого «скромного» заключения видно, что церковь в Тамани показывали именно как возведенную в начале XI века. По-видимому, Мстислав, «герой тогдашнего времени», и возбудил воображение Пушкина именно в Тамани. В эпилоге к «Кавказскому пленнику», писанному вчерне едва ли не через несколько месяцев после того, Пушкин, перечисляя волнующие его сюжеты, упомянул «Мстислава древний поединок», сделав к этому стиху примечание: «Мстислав, сын Св. Владимира, прозванный Удалым удельный князь Тмутаракана (остров Тамань). Он воевал с косогами (по всей вероятности нынешними черкесами) и в единоборстве одолел князя их Редедю». Позднее (в 1822 году) Пушкин действительно пытался осуществить замысел о Мстиславе Удалом, но, кажется, ограничился лишь наброском плана (по крайней мере, только он дошел до нас). Если верить Сумарокову, в 1802 году земля Тамани была еще «усеяна следами древних жилищ ‹…› и между заросших бугров, ‹…› в густоте крапивы» белели обломки мрамора с эллинскими надписями.

Однако в 1820-м Тамань уже не была такой россыпью драгоценностей. Кое-какие из памятников нашли свое место в музеях, другие были расхищены как любителями археологии, так и любителями готовых плит для построек. Соха и борона тоже сделали свое дело, и вместо развалин загадочных городов Боспорского царства, Таматархии (Тмутаракани), Пушкин увидел нивы и огороды, опоясывавшие многолюдный казачий курень, сам курень, охранявший побережье, и горсточку скучающих русских чиновников и военных, в свою очередь охранявших курень – дабы чего не вышло.