«Когда-нибудь прочту тебе мои замечания на черноморских и донских казаков», – писал Пушкин брату 24 сентября 1820 года под живым впечатлением поездки по местам казачьих куреней в сопровождении лихо гарцующих казаков, «вечно готовых драться, в вечной предосторожности». «Замечания» на казаков, следовательно, уже существовали как некий набросок или запись в сентябре 1820 года. Вероятно, это были наблюдения, которые Пушкин записывал, путешествуя по Кубанским степям, в Екатеринодаре и наконец в Тамани. Во время остановки в Екатеринодаре Пушкин мог кое-какие сведения о черноморцах получить непосредственно от атамана их Григория Кондратьевича Матвеева, который взял на себя заботы о генерале Раевском и его спутниках. Он и полковой есаул Никита Яковлевич Долинский могли поведать Пушкину многие подробности о жизни черноморцев. Что касается самой идеи превращения запорожской вольницы в службу, охраняющую Причерноморье, здесь лучшим рассказчиком мог быть сам генерал Раевский, служивший при Потёмкине и хорошо знавший обо всех его южных предприятиях. В те времена казаки запорожские были уже вынуждены покинуть Сечь, но еще нигде не были расселены. В 1792 году, указывает Сумароков, «рассеянные до того по уничтожении Запорожской Сечи казаки ‹…› стали обладателями здешней страны»[104]
и получили название Черноморских. Они получили право на земли по реке Кубани и Таманский полуостров. Всё, что производила земля, что давали реки, озера и Черное море, составляло доход черноморцев, т. е. войсковой кассы. Повинность черноморского войска состояла в том, чтобы «выставлять в поход определенное число людей в исправном вооружении и оберегать границу кордонами». Каждый казак, отслужив год-два, оставался свободным «при своем доходе», т. е. уже не получая ничего из войсковых сумм и живя каждый, как сможет. Екатеринодар был столицей черноморцев, где находилась их войсковая канцелярия, где атаман жил уже не общей со всем товариществом жизнью, а как высокое начальство, находясь вместе с тем под контролем начальства высшего, петербургского.Атаманы войсковые и кошевые, хотя и избирались так же, как в запорожские времена, из числа казаков, однако не без особого давления властей, желающих видеть в них людей законопослушных и тихих. Именно таким и был, например, упомянутый Гераковым атаман Матвеев.
Подноготная Черноморской вольницы, которую власти одной рукой наказывали, а другою вынуждены были покрывать, дабы не оголить земель и удержать вражеские набеги, была Пушкину, несомненно, известна из уст Раевского. Генерал Раевский служил у Потёмкина именно в ту пору, когда светлейший князь распоряжался расселением запорожцев по Кубани у берегов Крыма. Так или иначе, Пушкин получил какие-то интересующие его сведения для своей «Записки» о казаках помимо общих впечатлений.
Казачья удаль восхищала не одного Пушкина. Ею развлекались все проезжающие, и особый интерес вызывали бывшие запорожские казаки, черноморы, в 1792 году поселенные на Кубани. Гераков, чьи записки являются для нас весьма ценным источником, пишет о них: «Черноморцы весьма ловки, молодцы ‹…› душа веселится, смотря на них; один другого молодцеватее, ‹…› одеты в синем, рукава за плечами, выбриты, у некоторых казаков еще есть чуприны». Гераков пытается даже дать очерк войсковому устройству и укладу жизни черноморских казаков «с женским полом в Черномории 70 000 ‹…› что у них 21 полк, в каждом 550 человек»[105]
, что молодые казаки, дети, наизусть знают все походы отцов, т. е. не забывают о былой славе Запорожской Сечи, что они потому легко приучаются «строгому повиновению начальников», что «начальники, быв прежде сами простыми казаками, на опыте дознали, как должно управлять подчиненными». Геракову черноморцы представлялись образцом добродетели. («Верны женам своим ‹…› в постные дни вина не пьют, свято чтят своих родителей»). Жили черноморцы, по представлениям Геракова, идиллически, так же, как те из них (кошевые, атаманы, хорунжие), у кого квартировали важные проезжие, в том числе сам Гераков: владели широким двором, богатым полем, табунами лошадей и стадами волов, коров, овец и свиней. На самом деле казаки были в большинстве «голь перекатная», хозяйничали у них бабы, а сами разве что могли похвалиться шириной шаровар и отнятой у горцев саблей или кинжалом. Конечно, и Пушкина на пути в Тамань и в самой Тамани веселили яркие запаски казачек и опрятные хаты, крытые очеретом, и чуприны, и «оселедцы», и оружие, которым каждый казак так дорожил, развешанное по стенам любовнее чем образа и рушники. Забавным для Пушкина могло показаться зрелище Паланки («присутственного места»), расположенного в обширной хате, при входе в которую были воткнуты пики и около стоял дюжий казак в полном вооружении, а оттуда то и дело выбегали мальчишки в необъятных штанах, с обритыми головами – «чиновники» Паланки. Но не эта внешняя красочная сторона, не экзотика пленила воображение Пушкина, не о ней писал он в своих «Замечаниях на черноморских и донских казаков». О чем же?