Таврида: земной Элизий

Вопрос о лице, показывавшем Керчь генералу Раевскому и его спутникам, остается неясным. Гидом Геракова был капитан Патиниоти, по-видимому, отнюдь не знаток, а лишь любитель и отчасти скептик. Гидом Муравьёва, явившегося в Керчь через несколько месяцев после Пушкина, был Дебрюкс, показывавший керченские древности и историку Михайловскому-Данилевскому (в 1819 году). Именно Дебрюксу, как пишет Муравьёв, власти предоставили «исключительное право раскопок». Именно о нем Пушкин сказал: «Какой-то француз прислан из Петербурга для разысканий – но ему недостает ни денег, ни сведений». Это суждение Пушкина воспринимают как повторение чужих слов. Тем самым предполагается, что Пушкин Дебрюкса не видал и не Дебрюкс водил его по классическим руинам. Если это так, то, скорее всего, Пушкин передал мнение о Дебрюксе, слышанное от генерала Раевского. Ему-то Дебрюкс, несомненно, был представлен, а если кто и показывал генералу древности, то это был, конечно, Дебрюкс, чиновник, получивший особые полномочия для археологических работ (при этом Дебрюкс принадлежал к «отцам города», жил солидно в собственном доме и никак не мог быть в этом смысле обойден). Но не исключено и то, что этот француз, личность не очень интересная (почему и не запомнилась фамилия), сопутствовал Пушкину так же как Раевским при восхождении на Митридат и в других местах, и что Пушкин слышал сам его жалобы на отсутствие средств для раскопок и его пояснения, свидетельствующие об отсутствии знаний. Дебрюкс навсегда остался бы для всех «каким-то французом», если бы волею судеб он не был первым, кому довелось заняться раскопками драгоценной боспорской земли.

Мнение о Дебрюксе Муравьёва-Апостола, явившегося в Керчь с желанием осмотреть детально ее раскопки и памятники, – не расходится и с тем, что говорит Данилевский, и с кратким суждением Пушкина. Несмотря на всю благодарность к Дебрюксу, в доме которого жил, «имея в вежливом хозяине проводника, с которым обходил все места, заслуживающие примечания», Муравьёв не мог не сказать несколько горьких слов о том, что Дебрюкс только портит дело и что «надобно быть здесь настоящему археологу и нумисмату, который бы систематически занимался своим делом, знал бы, где он роется и не только, что отрывает, но еще и в каком положении одна к другой находилися вещи найденные им в земле»[113]. Муравьёв, а вслед за ним Стемпковский в своих «Мыслях», приводят примеры непоправимых потерь, которые принесла деятельность Дебрюкса, много накопавшего, но еще больше по незнанию уничтожившего. Следы этих беспорядочных раскопок, результатов которых не было видно в Керчи, разрушали иллюзорные представления о Боспорском царстве, с которыми являлись в Керчь просвещенные путешественники. Жалкая болтовня доморощенных гидов, грязь, пыль, толчея мелкой торговли, неопрятные лачуги и угодливые чиновники – вот впечатление о Керчи, какое Пушкин мог получить за несколько часов своего пребывания. Ни развалины Пантикапеи, ни «Митридатова гробница» не произвели на Пушкина ожидаемого действия: «Воображение мое спало, хоть бы одно чувство, нет – я сорвал цветок для памяти – и на другой день потерял его без всякого сожаления»[114].

От Керчи до Феодосии

Утро – вторая половина дня 16 августа

Дорога из Керчи в Феодосию (почти совпадающая с нынешей шоссейной) идет по степи, пересекая Керченский полу-остров, древнее Боспорское царство. «За несколько верст остановились мы на Золотом холме»[115], – пишет Пушкин, а Михайловский-Данилевский в своем дневнике пишет о «Золотой горе, на вершине которой находится род кургана из больших камней сделанного; предание приписывает построение оного Циклопам, и Пизаний, упоминая об нем, объявляет, что никто не запомнит времени его построения»[116].

Стемпковский именует Золотой курган «древним зданием, из огромных нерегулярных камней без цемента сложенным», и отмечает, что раскопки в Золотом кургане «доставили бы науке много любопытных и новых сведений».