Таврида: земной Элизий

Наиболее подробное описание Золотого кургана дано Сумароковым. Он пишет о том, что курган стоял «посреди двух долин, на гряде установленной почти в прямую черту иными низшими его курганами ‹…› все же оные протягиваются верст на 10. “Золотой курган” складен из камней, имеет в высоту сажен до 6, окружности 280 шагов, наружность его обличена ярусами больших тесаных и не обделанных камней, сверху его выведен свод, покрытый землею, а вокруг оного еще оказываются несколько малых обрушившихся сводов… А внутренность (кургана) ничего иного не являла кроме слоев прилаженных камней и одного вделанного между ими толстого дубового бруса, который весь сгнил». Сумароков делает заключений, что возвышавшийся над другими курган был гробницей царской, а остальные курганы «суть также могилы именитых людей». В 1820 году, по-видимому, курган был уже настолько разрушен, что внутренний осмотр его стал невозможен, а внешний вид был настолько бесформенным, что у Пушкина не осталось от него никаких впечатлений. Более или менее ясными и представимыми были только ров и вал. Стемпковский пишет о том, что Керчь окружают несколько валов, означающих разновременные границы Боспорского царства: «первый из таковых валов виден близ упомянутого выше Золотого кургана, в четырех верстах от Керчи. Он простирается от Азовского моря к проливу и ограничивает северный угол Боспора… Тут была, вероятно, первая межа Милисийцев, когда они, поселясь в Пантикапее, старались защитить сей город и окрестную страну от нападения скифов»[117]. Именно этот вал или, вернее, остатки вала и ров видел и запомнил Пушкин: «Ряды камней, ров, почти сравнившийся с землею, – вот всё, что осталось от города Пантикапеи».

Пушкин с Раевским, остановившись на четвертой версте по пути из Керчи в Феодосию, вышли из экипажей и прошли к линии курганов около полуверсты. Эта прогулка и осмотр заняли лишний час, который надо прибавить к девяти-десяти часам, необходимым для проезда в Феодосию.

Обычными остановками на этом пути были деревни Султановка и Аргин. На этих почтовых станциях шла смена или подкорм лошадей, здесь у смотрителя можно было передохнуть и подкрепиться. И русская Султановка (одна из первых деревень, появившихся еще в дни Потёмкина, довольно большая, хлебопашеская), и татарское селение Аргин отнюдь не были оазисами среди иссохшей степи. Ни сада, ни огорода – хаты и сакли из желтого пористого плитняка, дымящиеся очаги среди поля и кое-где «сиротствующая» ветла. Лишь загадочные курганы и остатки древних строений оживляли боспорскую степь, да табуны лошадей напоминали о недавней еще, воинственной удали ногайцев.

Зоркий глаз Пушкина, однако, мог приметить своеобразную прелесть этой равнины, ее лилово-розовую, изжелта-серую расцветку. Лиловели низины белесых соляных озер, кое-где вдали поблескивающих, лиловел в эту пору цветущий шалфей и мелькали перед глазами кружевные узоры сиреневого кермека. Эти удивительные, никогда не ложившиеся на палитру художника тона, особенно явственны перед закатом, и Пушкин мог видеть их, уже приближаясь к Феодосии. В селений Парнач путешественники обнаружили, что пересекали полуостров по высокому плоскогорью, а теперь им предстоял спуск на большой полуостров. Отсюда был виден силуэт Карадага. На подъезде к Феодосии уже поблескивала темная синь моря. У Сарыголя дорога, не спускаясь к морю, шла в виду его, выше, – там, где и ныне проходит Керченское шоссе.

Пушкин прибыл в Феодосию в предсумеречное время, не ранее шести-семи часов пополудни.

За две версты до города дорога пошла ближе к морю. «Самый въезд в Феодосию при спуске с горки около Броневского сада останавливает самого беспечного путешественника», – пишет некий Бурдунов в «Украинском журнале» 1824 года[118]. Из этого замечания можно заключить, что именно здесь, у дома Броневского, впервые открывался вид на Феодосийскую бухту и город вдали. Отсюда увидел Пушкин изящный береговой изгиб и розовый песчаный окоем с несколькими башнями генуэзской кладки.

Феодосия

Вечер 16 августа – утро 18 августа