Таврида: земной Элизий

Счастливы те, кто вещей познать сумели основы,
Те, кто всяческий страх и Рок, непреклонный к моленьям,
Смело повергли к ногам, и жадного шум Ахеронта.
Но осчастливлен и тот, кому сельские боги знакомы.

(«Георгики», II 490–494, пер. С. Шервинского)

Удивление и уважение вызывало то, что этот, уже очень пожилой и заслуженный человек, действительно жил трудами своих рук и, как свидетельствует Вигель, жил трудно, нуждаясь в необходимом, не имея возможности купить дров на зиму. К отзыву Пушкина о Броневском, однако, примешивается и некоторый скептицизм в отношении манеры его рассуждений. По-видимому, он любил выражения выспренные, склонен был к ходульности и многословию, что с трудом переносил Пушкин. Именно эти черты стиля Броневского (отчасти заметного по диалогу с Муравьёвым) заставили Пушкина написать: «он не умный человек, но…» – замечание огорчившее и удивившее пушкинистов[125].

В доме Броневского, в беседах с ним, или вернее, присутствуя при его беседах с генералом Раевским, Пушкин понял ценность живой, плодоносящей земли Крымского полуострова, его лесов, скал, гаваней. Перед глазами его явился не книжный, классический, а живой Крым в его целостности и разнообразии. И Пушкин отметит заинтересовавшие его в разнообразных рассказах Броневского «большие сведения об Крыме, стороне важной и запущенной».

Переселенцы составляли главную задачу устройства южных земель. Потёмкин не долго задумывался – он дал администрации негласное право укрывать беглых крепостных и сделал из Крыма нечто вроде Канады времен войны американского Севера и Юга. Никто после Потёмкина не отваживался на такое самоуправство, подрывавшее основы помещичьего хозяйствования, и заселение Крыма долго являлось труднейшей задачей, без которой нельзя было решить остальные.

Первые распоряжения Александра были характерны своей двойственностью и неясностью. С одной стороны, предполагался масштаб и темп устроительных работ, такой же как при Екатерине, с другой – всё было предоставлено устроительному комитету и его комиссиям, которые много и долго говорили, обсуждали, рассматривали и решительно осуждали противозаконные Потёмкинские методы.

Броневский был одним из тех, кто должен был создавать в Крыму то идеальное городское и садоводческое устройство, которое было намечено комитетом 1801 года. Он взялся за это с жаром и интересом, раздражил начальствующих лиц, не устроил тех, кому градоначальник нужен был в качестве ширмы и ходатая по темным коммерческим делам и спекуляциям. Не трудно представить себе, какие картины рисовал Броневский, рассказывая, жалуясь, показывая плоды своих рук. Так Пушкин узнавал о недавнем прошлом Крыма, о его настоящем, о заложенных в эту прекрасную землю возможностях.

Единственный день, который Пушкин провел в Феодосии, был, скорее всего, нестерпимо жарким. Вероятно, Пушкин, так же как Гераков, «бросался в Черное море», чтобы «несколько прохладиться». Остальное время проводил он под сенью виноградных лоз (в то время виноград поднимали на беседки, а кустовую посадку не применяли) или фруктовых деревьев.

Город увидел Пушкин только 18 августа утром, когда все отправились к пристанищу, чтобы сесть на бриг и плыть на запад, в Гурзуф.

Всё тот же Бурдунов в «Украинском журнале» так описал Феодосию пушкинского времени: «Вид городу Феодосии прекраснейший ‹…› какую бы кто не избрал точку зрения для рассматривания ‹…› везде найдет множество предметов богатых и разнообразных ‹…› с моря огромнейший, удвояющийся морем амфитеатр со всеми перспективами улиц, со всеми антресолями, портиками, галереями двухэтажных красивых домов, кофеен, ханов (постоялых дворов) – мало-помалу возвышающийся уступами по скату гор и оканчивающихся зеленым венцом[126] ‹…› с гор раскинутый на приятной долине пестрый город ‹…› таможенная и карантинная пристани, окруженные лесом мачт с флагами разных наций ‹…› садовые рощицы ‹…› и обросшие мхом угрюмые, древние башни ‹…› множество бань с круглыми куполами, в коих вделанные стеклянные полушария подобно бесчисленным солнцам блестят от отражения солнечных лучей»[127]. Пристань, с которой отправился в путь Пушкин, была и тогда, как теперь, в стороне, противоположной дому Броневского, в западной части бухты. По дороге Пушкин «с разных точек зрения», т. к. экипажная дорога шла то выше набережной, то на уровне ее, видел город. Характерно, что запомнился он Пушкину под именем Кефы. Минареты полумесяцем, круглые купола турецких бань и глухие стены внутренних двориков придавали Феодосии восточный облик, несмотря на новую планировку чистых улиц, примыкающих к набережной, множество новых домиков и присутственные места русского уездного города.

В море

Утро 18 августа – рассвет 19 августа