Таврида: земной Элизий

Ко времени приезда в Гурзуф Пушкин, видимо, стал вполне своим человеком в семье Раевских, и в мужской, и в женской ее половине. Впрочем, что касается женской половины, то в пути с генералом была лишь детская ее часть: погодки-подростки Мария и София. Девицы Раевские, семнадцатилетняя Елена и двадцатитрехлетняя Екатерина находились в Гурзуфе с матерью своей Софьей Алексеевной. Но и они были знакомы Пушкину по Петербургу. Там у Раевских мог бывать он запросто, в обществе друзей и людей, его ценивших: Карамзина, Жуковского, братьев Тургеневых. Но здесь, в Гурзуфе он впервые окунулся в особый мирок большой семьи, где царит взаимное понимание, где связывают тысячи мелочей: обыденных и событийных, печальных и веселых, где недостатки каждого сглаживаются достоинствами, а уважение к главе семьи не позволяет распускаться. Но для семьи Раевских характерно было и другое, не менее важное и очень редкое качество: уважение главы семьи к каждому из домочадцев.

В Николае Николаевиче Раевском-старшем, совсем не было уничтожающего других величия, он не терпел прописных истин и в высшей степени обладал чувством юмора. Может быть, эти черты и привлекли особенно к нему Пушкина: они были те самые, которые он уважал более всего в умном человеке.

Раевский посмеивался над тем, что из него сделали римлянина, что про него сказали, что он в бою под Дашковой «принес на жертву детей своих». Он говорил это, смеясь, поэту Батюшкову. «Но помилуйте, – возразил тот, – не вы ли, взяв за руку детей ваших и знамя, пошли на мост, повторяя: вперед, ребята! Я и дети мои откроем вам путь ко славе… – Я так никогда не говорю витиевато, ты сам знаешь. Правда я был впереди. Солдаты пятились, я ободрял их ‹…› по левую сторону всех перебило и переранило, на мне остановилась картечь. Но детей моих не было в эту минуту. Младший сын собирал в лесу ягоды (он был тогда, сущий ребенок, и пуля прострелила ему панталоны) – вот и всё тут».

Батюшков добавляет: «Раевский очень умен и удивительно искренен, даже до ребячества ‹…› он вовсе не учен, но что знает, то знает»[132]. Может быть, именно это «что знает, то знает» определяло больше всего Раевского. Он знал, как вести солдат на бой, знал и то, каким нужно быть с людьми, – с чужими и с домашними. То, чего он хотел от них, было просто и действительно важно. Так, сыну своему Николаю, который пошел по пути службы военной, отец желал передать свой боевой и хозяйственный опыт. Он говорил ему: «презирай опасность, но не подвергай себя оной из щегольства ‹…› наблюдай экономию в полку, чем более ты ее сделаешь, тем более будешь в состоянии помочь офицерам». Он добивался от Николая того же гуманного и строгого, четкого поведения с людьми, каким обладал сам: «будь ласков и учтив с подчиненными, но не фамильярен и не делай никогда им конфиденции» (т. е. не откровенничай). Эти важные, деловые назидания, впрочем, были нечасты, к месту, а в быту он больше помалкивал, видя недостатки детей, и только шутя умолял иногда «не сидеть, развалившись на диване» перед сестрами и родителями или «не есть много, когда жарко ‹…› и не пить во время жары до охлаждения». Он не одолевал детей своими советами, в отличие от многих любящих отцов, был сдержан, прост и ненавязчив.

Вероятно столь же прост и ненавязчив был Раевский с попавшим под его опеку Пушкиным.

Самый облик этого человека не мог не нравиться Пушкину. Лицо воина, суровое и спокойное. Выдержка во всём. Привычки укоренившиеся: вечная трубка («он курил очень много по обыкновению» – писал Батюшков). Суровость и нежность в равной мере были присущи ему.

Судя по портретам, дочери Раевских унаследовали, от матери своей Софьи Алексеевны тополиную стройность стана, лебединые шеи и огненный взор (у Марии Николаевны). Раевская была несколько старше мужа и обладала натурой совсем противоположной. Она была не умна и не добра, а от знаменитого деда своего Ломоносова унаследовала разве только крутой нрав, впрочем, укрощавшийся любовью к супругу. Ей была присуща, однако, любезная, ласковая светскость. А.П. Керн пишет, что в ранние годы свои была представлена Софьи Алексеевне и «она сейчас приняла меня под свое покровительство, приголубила»[133]. Вероятно, она была мила и внимательна к Пушкину, но характерно, что, вспоминая всю семью Раевских, о Софьи Алексеевне не сказал он ни слова.

Раевский называл своих детей русскими, ласковыми именами и писал им русские письма (очевидно и говорил с ними по-русски, вопреки укоренившемуся в высшем дворянском обществе обычае говорить и писать по-французски). Старшая дочь его была Катенька, или как писали тогда «Катинька». Отец очень любил ее и уважал. Именно ей отсылал он свои путевые записки, драгоценные для нас пространные письма с Кавказа перед приездом в Гурзуф. Наблюдения и характеристики этих писем могли произвести впечатление только на того, кто много думал, читал, понимал Россию.