Таврида: земной Элизий

Зимой 1786 и весной 1787 годов женщины партиями стали прибывать в Крым. Одна из партий, двести пятьдесят восемь женщин, привезена была около 10 апреля. Каждую из привезенных немедленно выдавали замуж за солдата или беглого крепостного из числа тех, кого Потёмкин предназначил для поселения. Имеются глухие упоминания о том, что светлейший устроил около Перекопа общую свадьбу, явившуюся для него потехой. Согласно распорядительным ордерам Потёмкина, к приезду императрицы у Перекопских ворот сооружалась триумфальная арка. На места построек сгоняли тех солдат и беглых крестьян, которые знали ремесла, среди беглых было немало умельцев, добывавших себе кусок хлеба трудом каменщиков, столяров, кровельщиков, лепщиков и богомазов.

i

В деревне безымянной, безымянной губернии, у безымянного помещика жил крестьянин Иван. У Ивана была плохая изба и большая семья. Был он вдов, и всё хозяйство вела его старшая дочь Катерина. Сам Иван считался слабосильным работником, а дочь его слыла на все руки мастерицей. Но она не угодила барину, когда он милостиво обратил на нее внимание, и за это ее согнали на скотный двор.

В тот год, о котором идет речь, зима началась вьюгами и кончилась метелями. Снегу намело по всему новому тракту от Луги до Киева. Избы засыпало снегом, и была такая непогодь, что добрый хозяин и собаку не выгонял со двора.

Иван сидел дома и шорничал. Вдруг слышит: колокольчик близко, и сани к избе подкатили. Выскочил, как был, босой, видит, какой-то приезжий из саней лезет. Мужик не мужик, баба не баба. Поверх тулупа шалью обвязан, платки бабьи на голову навернуты, один нос сизый над губой висит. «Я, говорит, к вам, господин шорник (так и сказал: “Господин шорник”), у меня до вас дельце». – «А какое дельце может быть у бедного человека к другому бедняку?» – «Дельце до вас, господин шорник, имеет сам светлейший князь Потёмкин». Иван очень удивился, но, вспомнив одну сказку (а он знал их множество), подумал, что и так бывает, и позвал приезжего в избу.

Сизый нос долго не мог выпутаться из тряпок и наконец представился в качестве главного предмета на тощем личике. Нюхнув кислого запаху, которым была пропитана изба, нос опустился на губу, придав всему лицу самое кислое и печальное выражение: «Я был у пана-хозяина, и ясновельможный пан (чтоб ему на том свете мучиться, как он мучает бедных людей!) и пани (нечего сказать, пышная пани, но и капризная, боже мой, до чего капризна…) сказали мне, что имеют хороший товар, так вот я пришел до вас, господин шорник, посмотреть этот товар; а зовут меня Шмуль Ильевич[49], или правильнее Самуил, сын Ильи. И если вы хотите, чтобы я был ближе к делу, – товарец не для меня, господин шорник (на что он мне!), а для светлейшего князя Потёмкина. И, боже мой, если бы вы видели его, как я видел – совсем близко, то вы бы ослепли, господин шорник, я вас уверяю, что вы бы ослепли, потому что его одежда сверкает ярче звезд на небе».

Иван сделал усилие, чтобы сказать хоть слово, но язык его вдруг отяжелел так, что не мог повернуться, и сам Иван отяжелел и не мог сдвинуться с места.

«Хозяин ваш сказал, что продает мне (т. е. самому князю, уверяю вас) такую девку, которой цены нет, и что за эту девку мало той цены, что платят за целый десяток здоровых баб. Эта девка, извините, господин шорник, – ваша дочка. Будто одна может она вспахать и засеять всю землю светлейшего князя. Она, говорит, с лица чистый персик, так что, говорит, князь будет доволен. Ты, говорит, Шмуль, можешь даже не смотреть, а плати деньги. А пани, его супруга, говорит: “Мы хотим сделать сюрприз Григорию Александровичу, а то бы ни за что не стали продавать такую девку”». Тут Шмуль, или правильнее Самуил, увидел, что глаза у Ивана совсем пустые, мертвые. Испугался Шмуль Ильевич и попятился из избы вон, на ходу мотая свои платки и шали.

ii

Шли недели, а Катерина всё лежала ничком на соломе крытых рогожей саней и не поднимала головы. Когда втолкнули ее в эти страшные сани, отец сказал: «Прощай, дочка», и рука его поднялась для крестного знамения, дернулась и упала. С той минуты наступили непроглядная ночь и мертвая тишина.

На самом деле тьма сменялась светом, и шуму хватало. Останавливались, толкали в сани таких же горемычных, как и сама Катерина. Кто-то кричал над ними истошно, и сами они голосили, и плакали, и жаловались друг другу.