Таврида: земной Элизий

С Катериной в санях были еще три женщины: две проданные и одна солдатка, которую посылали к мужу. Позади и впереди ползли такие же рогожами крытые сани. И там бабы плакали, и кричали, и спорили. Кроме сопровождавшего обоз Шмуля Ильевича, появился еще один с неприятным визгливым голосом. Он вопил, пролетая то и дело верхом вдоль обоза: «Я есмь пан Кржановский, а ты, пся крев, мусишь знать…» Слышно было, как он ссорится с Ильевичем из-за каких-то денег и кому-то дает затрещины. Когда физиономия капитана с красными, тугими щечками просовывалась в щель рогожного полога, женщины вскрикивали и жались одна к другой. Но он только тыкал каждую в бок маленькой острой палочкой, мурлыкая не то ругательства, не то утешения, и быстро исчезал.

Шмуль Ильевич, или правильнее Самуил, напротив того, действовал обстоятельно. На остановках он влезал в сани и не спеша подсчитывал товар (т. е. женщин).

Тут он начинал свою несвязицу:

– Все на месте. Куда они денутся? Я говорю капитану: зачем им бежать? Куда бежать? Одна едет прямо к своему солдату, а другие тоже получат, что им полагается. Разве они захотят подвести такого бедного человека, как я? Ведь я буду платить за каждую полной монетой, а где я возьму? Одна-таки убежала… Ну и что же? Она, наверное, замерзла, ее занесло снегом. Ой, девка! – обращался Шмуль к лежащей ничком Катерине. – Я не знаю, что это за девка, не ест, и не пьет, и не спит, и не плачет.

– Она порченая, – говорит солдатка и пытается растолкать Катерину. Шмуль сует ей бублик, но девка не поднимает головы.

Сани сменили на глубокие телеги – арбы. Огромные колеса вязли и хлюпали, а волы еле передвигали ноги. Солнце днем изрядно припекало, и в холодные струи воздуха врывался теплый ветер, неся какие-то неведомые запахи.

Катерина мало-помалу возвращалась к жизни. Она теперь слушала, спрашивала, отвечала. То, что казалось ей особенным, только ей принадлежащим горем, представилось общей бедой. Девушки были куплены точно так же, как купили Катерину. Одна из солдаток ревела о брошенном на злую свекровь сыне. В соседних арбах были еще солдатки. «Сказывал тут один служивый на станции, сколько ихнего брата перемерло в той земле, и не счесть числа, говорил…» Другая ей вторила: «И, милые! Солдаты те в земле жили, в землю живые закапывались, а земля там, слышно, гнилая, чумой и померли». – «А ну как и моего в живых нет, куда денешься?» – «Поди знай…»

Однажды возы вдруг разом остановились. Приоткрыв мешковину, Катерина увидела сребро-молочную пелену, всё застилавшую. На черном небе сияли огромные звезды, и луна казалась огромной, не в меру светлой, совсем не такой, как над Волховом. По светлому полю двигались черные тени чудовищ: кони с горбами и маленькими головками, как у птиц. Меж горбами сидели человечки в лохматых шапках и что-то кричали, словно каркали. Всё это двигалось по серебряной глади, не то по земле, не то по воде. Что-то скрипело на все лады, где-то рычали собаки и слышался дикий посвист и вой. В довершение всего несколько огненных языков вдруг полыхнули в небо, а за ними взвилась шестерка долгогривых коней и пропала. Не здесь ли «тот свет», о котором сказывали отец и поп, не в преисподнюю ли попала за грехи Катерина? Тоска и страх сжали ее сердце. Она вдруг первый раз заплакала, по-детски всхлипывая и дрожа озябшим, онемевшим телом. От этого проснулась соседка. Прибежал Ильевич: «Что здесь? Кто плачет? Чего испугалась? Уже приехали, девочки, уже ваши земли, лезьте вон!»

– Здесь нам и быть, на этом поле? – спросила солдатка.

– Дурная баба, как можно здесь быть, когда здесь Перекоп, великая крепость и войско… Ваши земли дальше.

– Какие наши земли, наше поле далеко осталось: три аршина каменюк да колючек – вот наши земли! – сказала солдатка и грузно спрыгнула с арбы.

Случившийся здесь мужичонка, гнавший обоз с Молочных Вод, потыкал кнутовищем землю и сказал, сплюнув: «Как есть мелюзга!» Ему хотелось показать, что он бывалый и крымские земли ему не в новинку. «Земля здесь пречудная, дай ей воды – она тебе родит богато, не дашь – вовсе в пыль высохнет. А где воды взять – одна татарва знает… Ключи, значит, у них береженые в горах. Они в ночное дело, когда месяц на небе светит, теми ключами воду открывают и пускают ее вдосталь на свои поля. А ты поди знай, где она, вода-то…» «Невежество! – буркнул пробегавший мимо капитан Крыжановский. – Быдло как есть!» Отругав за что-то Ильевича, он велел ему с рассветом разгружать возы.