Таврида: земной Элизий

Бородач хотел ответить, но вдруг получил зуботычину от пана Крыжановского. Стоявший рядом с ним желчный солдат с перевязанной шеей выхватил из-за пазухи нож, и капитан, оторопев, попятился в сарай, прикрыв за собою двери. Оттуда долго слышался его визгливый голос:

– Мародеры, жулики, гуляки… я вам покажу, я про вас самой матушке петицию напишу…

Сарай, который освободили рабочие, был с нарами, но без потолка, с щелистой татарской крышей. Из другого, полуразвалившегося, шел дымок. Это была баня, в которую загоняли теперь женщин. Мужичонка из Молочных Вод швырнул сюда узелки со скарбом.

Баня была безобразная. Здесь раньше стояли татарские кони. На ссохшийся навоз жиденько настелили соломы. Котел, в котором чабаны и конюхи еще недавно варили свою шорбу и который до сих пор вонял бараниной и чесноком, теперь был налит до краев мутноватой водой. Было холодно. Раздевались на грязных камнях, засовывая рубахи в щели облупившихся стен. Плевались от соленой воды, евшей глаза и превращавшей волосы в липкую паклю. «Не вода – слезы…» Терли спины друг дружке пучками жесткого сена, пахнувшего горькими, незнакомыми запахами. Капитан, нахально хихикая, то и дело просовывался в дверь, торопил. Шмуль Ильевич прохаживался вдоль сарая в качестве стража, и было слышно, как он сказал капитану: «Ну вы, пан Крыжановский, и храбрый мужчина, вы прямо-таки ничего не боитесь!»

Промерзшим, мокрым бабам и девкам капитан совал какие-то бусы и пестрые ленточки, чтобы представились «лепо».

– Приказываю, чтобы сопли не пускать, чтобы всё лепо было и чтобы не смотрели, как сычи. (При этом он косился на Катерину.)

Катерина чуть повела в сторону прапорщика синим глазом и пристегнула пуговку на вороте рубахи.

Тут кстати будет сказать, что Катерина вовсе не была красавицей, какой-нибудь сказочной Василисой Прекрасной. Была она не хуже и не лучше множества русских девушек: лицо широковато, нос чуть вздернут и толстоват, а глаза того цвета, какой бывает у цветущего льна или барвинка. Но Катерина была девушкой заметной, и не потому, что ростом вышла и статностью, а потому, что были во всей ее повадке и сила, и достоинство.

Девушки вяло прихорашивали сарафаны и концы платов. Те, что пошустрее, примеривали бусы.

– Затеяли свадьбу, да справили поминки, – сказала солдатка и заплакала.

– Чего ты, теть, а теть? – робко спросила Катерина, и Шмуль Ильевич оглянулся, не узнав ласкового голоса. – Ты, теть, не как мы, пропащие сироты, у тебя свой есть, пожалеет… Не плачь, теть, – утешала Катерина, обняв солдатку, плачущую навзрыд.

– Молчать! Не реветь… С вами скандал… цыц! – визжал капитан.

Женщин повели кормить. За сараем, где была вонючая свалка, стояла покосившаяся сакля, важно именуемая столовой залой. В столовой у татарского очага сидел дядько в короткой шубейке и курил люльку. Он не выпустил люльку изо рта при появлении грозного капитана. Одной рукой придерживал он люльку, а другой – мешал ложкой какое-то серое варево.

– Давай питанье, шустро!..

– Hi можно, нi як нi можно пане, бо воне ще сире, а хлiб…

– Давай ложку, я сам выдам! – заорал капитан, и, схватив с полу миску, стал наливать в нее серо-лиловую жижу.

– Про́шу на питание!..

Вдруг женщины попятились, кинулись по сторонам, уступая дорогу. Прямо на Крыжановского, стоявшего с протянутой миской, откуда ни возьмись вышагнул и навалился сверкающей громадой царь не царь, а похож на царя. Он был высок и широк. На нем был голубой камзол, шитый серебром, и по камзолу, как по небу, сверкали бриллиантовые созвездья. Несмотря на холод, камзол был расстегнут и видна была смуглая бычья шея с кое-как повязанным галстуком из драгоценных брабантских кружев. Искусно завитой парик сдвинулся набекрень, приоткрывая непричесанные космы темных волос.

– Сам, сам светлейший князь! – шепнул, задыхаясь, Ильевич.

– Здравствуйте, девушки! – громозвучно сказал Потёмкин. – Скоро будете жены, пожалуй, не худо быть сегодня свадьбе! Исайя, ликуй! – пропел он приятным баритоном и покосился на группку пожилых женщин, стоявших с печально поникшими лицами.

Подойдя к оторопевшему Крыжановскому, Потёмкин взял из рук его миску с похлебкой, понюхал ее, сморщился и вылил, невзначай плеснув на белоснежные штаны пана. Камни на пальцах Потёмкина при этом так и брызнули радужно в глаза капитану, ожегши его хуже похлебки.

– Давайте списки, откуда брали, почем… – обратился светлейший к Ильевичу. – Мне не сотни, мне тысячи надобны… Что мало привезли?

Ильевич завел было, дрожа всем телом, свою несвязицу, но Потёмкин перебил его:

– Ишь, труслив, как заяц, а небось пронырливее лисы… Давай всё Василью Степановичу. Невесты ничего, хозяйки будут, – сказал Потёмкин, оглядывая тех, кто помоложе, и ущипнув одну девушку за щеку.