Те, кого любят боги, умирают молодыми

Я взял плотно завёрнутый в бумагу предмет и принялся осторожно разворачивать его, немного опасаясь того, что может быть внутри. Всё-таки подарок от неизвестной сумасшедшей не внушал мне доверия. Это оказались очки в роговой оправе с квадратными стёклами. На смятом листе я обнаружил письмо, адресованное мне. Бумагу явно долго носили свёрнутой, и изгибы протёрлись до дыр, она уже успела помокнуть под дождём и высохнуть, и многие слова размазались. Я стал читать, с трудом разбирая буквы.

“Мирослав, – так начиналось письмо, – не знаю, когда ты получишь моё послание. Возможно, тогда, когда мы оба уже превратимся в овощи и пользы от него никакой не будет. Но если мой отец тебя ещё не вылечил, беги отсюда, спасай себя, потому что никому помочь и ничего исправить ты не можешь.

Сейчас ночь, и я последний раз вижу луну и звезды такими, какими они были для нас всё это время. Я отдаю свои глаза тебе, а сам скоро стану другим.

Всё хорошо, что плохо кончается. Те, кого любят боги, умирают молодыми. А если ты – это больше не ты, то можно считать, что тебя больше нет. Всему своё время, наше время вышло, но ты живи и будь собой. Эта игра была не для тебя, мой друг Пиши-читай”.

Последняя фраза словно электрическим разрядом пронзила мой мозг, сердце и душу. Мне стало очень не по себе, от дурноты я даже покачнулся на стуле и едва не упал. Мутным взором оглядев комнату, я увидел её как будто впервые – и до чего странной и незнакомой она мне показалась!.. Здесь явно чего-то не хватало или, наоборот, что-то было лишним. Я ещё два раза перечитал письмо, но ничего не понял, только непонятное словосочетание “Пиши-читай” отзывалось во мне острым приступом тревоги. Кто все эти люди, думал я, – Никита, Маша, Игорь?.. Что вообще здесь происходит? Жаль, не было больше с нами Гадеса, он бы всё мне объяснил.

В задумчивости я вертел в руках очки, рассматривая их под всевозможными углами. Не знаю зачем, из любопытства я разогнул дужки и нацепил очки на нос. У человека, который носил их, явно было не очень хорошее зрение. Всё стало мутным и расплывчатым, и глаза сразу заболели и заслезились. Я оглядел комнату, и мне показалось, что в тумане я вижу странные вещи: какие-то листы, свисающие с потолка, окна, заклеенные полосками бумаги крест-накрест, разный хлам непонятного назначения, шинель, сапоги и много чего ещё. Я снял очки, и всё пропало.

Я снова надел очки и увидел ту же картину: листы, свисающие с потолка, заклеенные окна, шинель, сапоги… Повторив эксперимент ещё несколько раз, я дрожащими от волнения руками положил очки на стол.

Мне наконец стало понятно, чего так сильно не хватало в этой комнате и во всех других. Ни Книги Перемен, ни полезных гаджетов, рассыпанных по всему полу, – ничего здесь не было.

– Так-так-так, – сказал я, вставая со стула. – Так-так-так. Будет вам хула, и будет вам полная чашка, – и вышел в сад. Я вспомнил всё.

В сарае я обнаружил свои розовые шорты, смятые в комок, расправил и надел их, там же взял полутораметровый топор и направился к забору. По пути я остановился у пня, оставшегося от берёзы. Сруб потемнел и ещё сочился влагой, и она скатывалась по чёрной густой коре, как слезы. Я присел на него “на дорожку”, прислушался – но ничего, тишина – и пошёл дальше. Калитка была заперта, а забор венчали острые пики. На миг я вообразил десятки волосатых голов, так бы кстати смотревшихся на этих остриях.

Мне не составило труда перелезть через забор, и я очутился на просеке, унылой от закрывших небо туч, во мраке черных теней сирени, акаций, боярышника и елей. На перекрёстке под светом фонарей с высоких столбов стояла большая клетка, и двое людей с автоматами сидели на стульях рядом с ней. Я тихо двинулся вдоль забора, вжимаясь в него и обдираясь о шипы ежевики. Под моими стопами скрипели стебли одуванчиков, разбегались маленькие лягушата, где-то рядом угрожающе зашипел ёж. Ветер размётывал вялые пряди берёз, с каждой секундой усиливаясь и неся аромат моря, – значит, сюда шла гроза, и где-то за полем уже сверкало.

Я двигался медленно и оказался у клетки за спинами охранников одновременно с первыми раскатами грома. Гул ветра, грохот с небес и тьма от грозовых туч были мне на руку: так я стал совсем невидим и неслышим. Но клетка в свете фонарей была хорошо различима, и в ней я разглядел Никиту. Он полулежал, как патриций, прислонившись к стенке, тощий и в разорванной одежде, и широкими зелёными глазами задумчиво, с выражением лёгкой грусти смотрел куда-то в небо.

Отведя за спину топор для удара, я тихо подкрался к ближайшему охраннику. Он в это время закуривал, затем бросил зажигалку второму, и тот поймал её, даже не оборачиваясь, а иначе он бы меня заметил. Он склонил голову над огоньком, обеими руками держа зажигалку, прикрывая пламя от ветра, и в этот момент я со всей силы обрушил топор на голову первого охранника. Второй вскочил, выронив зажигалку и выплюнув сигарету, и вскинул автомат, но я в один прыжок очутился возле него и нанёс удар не целясь, куда пришлось, и попал ему в шею.