Те, кого ждут

Меня не покидает чувство неизбежности. Неизбежность схватки. Битва за княгиню. Княгиню моего сердца.

Не хочу быть вором и губителем. Хочу быть полноправным князем. Ты боишься, что я - вор, вахлак, варнак, но не твой князь. Хочу обратиться Ангелом.

ИНОГДА НОЧЬ БЕСКОНЕЧНА,

И С ЭТИМ НИЧЕГО НЕЛЬЗЯ ПОДЕЛАТЬ,

ПОТОМУ ЧТО НОЧЬ - ДЕВОЧКА,

А ДЕВОЧЕК БИТЬ НЕЛЬЗЯ

Да-да, даже не моргнул хитрыми миндальками. Хрустящие миндальки в шоколаде. Иногда Ларису прямо подмывало надкусить Владову глаза. Бред? Что поделать, если женщина просит? Что поделаешь, если женщина хочет, но стесняется спросить? Борко заказал своим кондитерам миндаль, облитый голубоватой глазурькой. С шоколадным кружочком точно посреди. Выслать лоточницу к нежинскому подъезду - пара пустяков. Предложить коробочку болтливой седовласке? Той, которая легионерка - римлянка? Так она и выглядит, воинствующая женственность. Срочно вручите мне дань любви, иначе покараю презрением. Торжество неописуемого Эроса, целокупного всепобеждающему Логосу. Владов нервничал: "Зачем красивые славянские слова 'мысль' и 'чувство' подменять греческой безвкусицей?". Лариса стеснялась, приглаживала седой ежик: "Чтобы приобщиться к Логосу". Логос представлялся Владову гогочущим гусем. Если по ночам гусь тянулся ухватить за кончик носа - Владов вскакивал, закуривал, поддакивал зачитанному Сологубу: "Так и есть, навьи дети. Научники, не желающие быть праведниками". Интересно, Логос или Эрос удовлетворялись глазурированными глазами?

Милош редко унывал. Владову же шутка вышла боком. Полная луна не отчаивалась даже в тучах. Сердце клокотало, билось в прутья ребер, приливали какие-то взбалмошные вестники, тормошили: "Оборотись! Оборотись!". Владов знал - один оскал. Один такой особенный оскал, и все - в панике бросятся, прочь, врассыпную! Кто останется с ненасытным? Марина изловчится пачкать локти и колени вымокшей землей, повиливая копчиком, тявкая. Лена льстиво подвильнет, распахнется змеиной норкой... Хотелось большего. Хотелось волчиц? Если бы! Хотелось ворваться в самую стаю, выискать самого белого, ему и впиться в горло! Чтобы разом и навечно. Чтобы никто не осмеливался оставлять на твоей тропе своих отметин. Сначала это. Потом олени. Потом только - самый нежный кусок ей, белоснежной. Вы видели, как улыбаются волчицы? Вы ничего не видели. Вы никого не радовали. Лучше мне не снитесь. Нет, лучше я проснусь. От вас все равно не избавишься.

Устав носиться по лунным тропинкам, Владов озарялся. Если только не вгрызались насмертниками вчерашние шутки. Началось, как всегда, незаметно. Потом повеяло тошнотворно-прелым, в макушку вонзился вихрь живых мошек. Владов, правда, попытался закопаться в простыни, но его уже всосали и сглотнули в жерло урагана. Владова выносило сквозь потолочные плиты, сквозь шиферное покрытие крыши туда, в самую облачную глубь. Только когда глазам открылись клубы обволакивающей нежности - Владова отпустили. Пусто. Некого спросить и некому ответить. Однако же, что-то происходило. Вокруг сновали невидимые пальцы, и Владов понял, что сейчас его соткут, заново соткут по мышце, по венке, по клеточке. Владов не выбирал. Владов перестал скрываться: "Достоин или нет - не мне решать. Я, Даниил, я, поставленный быть Даниилом, говорю - не властен надо мной никто, кроме Господа Животворящего". Шваркнули в кровать. "Так никаких сигарет не хватит", - струхнул Охтин. Вместе с дымной затяжкой в раскрытое окно втянулось прозрачное облачко, быстро приблизилось. Владов впихнул Охтина куда-то в пятки, протянул ладонь, в нее легло колыхание призрачной оболочки. "Я вас не ждал, не жду, ждать не буду", - отрезал Владов. - "Если вам так хочется, приходите днем, побеседуем". Гостья всосалась между пальцев. "А ведь женщина была, и женщина немолодая", - Владов изумленно вгляделся в складочки ладони, тут же меж ушей взорвалась звездочка, брызнули звуки: "Ни земле - ни змее, ни огню - ни коню, ни ветру - ни птице, ни воде - ни рыбице, а молодцу Владову посей семя гадово!". В глазницу дунуло сквозняком, глаз зазнобило, и лопнул пополам, кровью развороченный, и разрывают, и жуют жерновами. Пока Охтин корчился и причитал, Владов успел подойти к окну, выглянул во двор на припаркованные иномарки, оглянулся на плачущего Охтина, вжавшегося в диван, еще раз на улицу - безлюдную, бесптицную, - вернулся к Охтину, потрепал по плечу: "Ну что, брат, влип? Ничего, это не смерть, и смерть - еще не все". "Никто не властен надо мной, ибо я порождение Отца, и Сына, и Святого Духа!" выкрикнул, и Охтин преспокойно уснул.