Те, которых не бывает

Марии Ивановне было, конечно, страшно интересно, что же говорит Лия рыжему коту, – но ещё интереснее ей было, как Лия общается с Максом Винтером и что думает об этом сам Макс Винтер. И поскольку конец четверти наступал, а у Винтера по-прежнему не было ни одной оценки, судный день приближался стремительно.

⁂

Вечером накануне судного, по мнению Марии Ивановны, дня Макс Винтер высунулся из кустов шиповника вокруг Дома Одного Окна и воровато огляделся. Наверное, этого можно было и не делать – случайные люди не появлялись здесь, а тем, кто появлялся, явно было бы не до Макса. Уж это-то он знал!

Куст шиповника обиженно отряхнулся, окатив Макса холодным осенним дождём и на всякий случай ухватив за рукав рубашки. Двор был пуст – мокли под занудным, как учебник литературы, и надоедливым, как завуч по воспитательной работе, дождём рисунки мелом на асфальте, превращаясь в цветные ручьи. Голубые качели тихо качались на ветру, призывно поскрипывая, и этот звук сводил Винтера с ума.

В конце концов, что изменится, если он хоть раз на них покачается? Чудес не бывает.

Это Макс, сын одного из самых сильных волшебников города, знал в свои четырнадцать лет точно. От того, что он снова сядет на эти качели, время не повернётся вспять – дождевые капли не полетят с земли обратно на небо, жухлая трава не позеленеет снова, как будто её небрежно набросал ученик художественной школы, и не расцветут заново почерневшие улыбчивые фиолетовые астры, как будто этот же ученик случайно закапал свой этюд краплаком. Стволы деревьев не сбросят свои годовые кольца, как гимнастка обручи. Если Макс сядет на качели, земля не уйдёт у него из-под снова ставших короткими ног, и детство не вернётся – и все не будут снова живы. Да и даже если представить, что будут, – он, Макс, в свои шесть снова не поймёт, что это и есть счастье. Он снова будет сидеть на этих качелях и думать, что самое страшное несчастье – это уйти с них во взрослую жизнь. Он знал нескольких путешественников во времени и усвоил от них самое главное – детство заканчивается необратимо и всегда не вовремя.

Так неужели это страшно – снова оттолкнуться от земли ногами и взлететь навстречу простуженному небу в ватных облаках, раз это ничего не изменит? Макс Винтер ещё раз воровато огляделся и вылез из кустов.

В этот момент дверь Дома Одного Окна скрипнула и открылась. О нет. О нет. Только не сегодня – ему совершенно не хотелось знакомиться с новыми обитателями Дома Одного Окна. Ещё сильнее ему не хотелось признавать собственную зависть – огромную, едкую зависть к девочке, которую не разлучили с матерью, хотя мать стала Хранителем. Почему-то раньше, когда Хранителем дома был его отец, порядки были совсем другими. Нет, вы только подумайте – и он ещё должен таскать ей книги! Макс медленно повернулся.

…Лия Кац увидела человека под дождём и замерла на пороге. Пальцы её застыли в воздухе, не касаясь дверной ручки. Судя по тому, что даже капли дождя, по её ощущениям, остановились в воздухе, дышать она тоже забыла.

О, этот момент был неоднократно описан в художественной литературе – и Лию Кац всегда очень занимало, что же чувствует человек в ту минуту, когда жизнь его меняется навсегда и мир, доселе хмурый и враждебный, внезапно расцветает всеми красками и наполняется звуками. Она много раз представляла, что же она скажет человеку, которого ей суждено полюбить навсегда (в том, что всё будет обстоять именно так, начитанная Лия не сомневалась ни минуты), о чём же она будет думать…

Так вот – думала Лия Кац в эту минуту примерно следующее: «Так вот как выглядит этот Винтер!.. Ничего удивительного, что все книги доходят до меня в таком ужасном состоянии – он же явно носит их в своём рюкзаке вперемешку с обедом, да еще под дождём! Бедные, бедные книженьки! А Винтер просто настоящий преступник!»

– Ой вэй! – воскликнула Лия Кац, задыхаясь от волнения. – Ты, наверное, Макс Винтер? Да у тебя же в рюкзаке книжки промокнут, иди скорее под козырёк!

– Ой вэй, – передразнил её Макс.

Впоследствии он много раз пытался объяснить, что же почувствовал в этот момент – когда впервые увидел единственного человека в своей жизни, которого беспрекословно слушался. Всякий раз версии были разными – Берте Исааковне он рассказывал, что ненавидит женские слёзы, а Лия явно была готова заплакать, поэтому ему пришлось пойти ей навстречу. Оле – что он, конечно, вовсе не собирался никуда убегать, а что он раньше не заходил в дом и только клал книги в почтовый ящик – так это просто потому, что не заходить же без приглашения. Любе он вообще ничего не сказал, кроме «отвали».