Те, которых не бывает

Пожалуй, когда сидишь на крыше дома возле пожарной каланчи и запускаешь вниз разноцветные бумажные самолётики под «Детей декабря» «Аквариума», по твоему носу ползут первые лучи по-настоящему зимнего солнца, в мамином лыжном термосе у тебя чай с клюквой и розмарином, который ты сама вырастила на окне, а в сумке – новая любимая книжка, думать о том, что в мире есть люди, которые могут остановить мгновение (даже самое прекрасное), совсем не хочется. В чём тогда смысл мгновения, если оно не исчезает навсегда, как солнечный зайчик на носу, – неповторимое, неуловимое, загадочное?

Зачем вообще вязать восхитительный полосатый шарф длиной три метра, если знать: на случай, что ты станешь помирать от холода, за первым же поворотом тебя ждёт старинный дом с пыльной лестницей, малиновым вареньем и возможностью попрактиковать почти мёртвый язык идиш?

Ну уж нет. Наличие волшебства вовсе не отменяет сказочного сюжета, и именно им Люба планировала насладиться в своей жизни в промежутках между тем, как сама готовилась стать героем-помощником. Так что пока Макс исследовал тёмные коридоры Дома Одного Окна и непростую внутреннюю жизнь его обитательницы, Люба исследовала городские крыши, училась играть на флейте и заготавливала на долгую зиму рассветы: приносила на крышу трёхлитровую банку и фотографировала на фоне неба. Получалось красиво. Как-то раз за этим занятием Любу неожиданно застала классная руководительница Мария Ивановна в тёплых тапочках и свитере, которая вылезла на крышу своего дома встретить рассвет и подумать о поэзии Жака Превера, и они неожиданно подружились.

Люба не стала чаще ходить в школу, но весть о том, что Марьиванну уважает харизматический лидер Толмачёва, здорово улучшила атмосферу (и дисциплину!) в 8 «Б».

В тот драматический день, когда Винтер и Толмачёва впервые поссорились навсегда, ничто не предвещало беды. Люба решила для приличия зайти на русский и неожиданно встретила там Макса. Тот сделал домашнее задание (за неделю!) и сидел за партой с крайне счастливым видом, пока традиционно не уснул. Понять его было можно: всё-таки правила – не самая интересная вещь, особенно если ты явно провёл ночь за чем-то более захватывающим, чем ночной сон. Может, даже спас кого-нибудь за компанию с Лией?

Люба подумала-подумала – и не стала будить Макса. Вместо этого она вырвала из тетради листок и изобразила деда с тросточкой, старательно вырисовывая клеточки на кепке поперёк линеечек. Закончив, Люба подсунула рисунок под локоть соседу и бесшумно покинула класс за секунду до того, как прозвенел звонок.

Дед на рисунке залихватски подмигивал. Пузырь около его головы гласил: «Совет да любовь!»

Когда прозвенел звонок и Макс увидел рисунок, он побледнел, решительно разорвал его на мелкие кусочки и вышел из класса.

Следующие два месяца его не видел никто – даже Люба Толмачёва.

Даже Лия Кац.

⁂

Макс стоял на остановке, насквозь мокрый от талого снега. Последние два месяца он провёл в основном так: выходил утром из дома и шёл по прямой куда глаза глядят, мимо советских двухэтажных домов причудливой архитектуры, мимо похожих на погрызенные котом кубики лего однообразных многоэтажек, мимо закрытых дворцов культуры и кинотеатров, переделанных в магазины, мимо шедевров конструктивизма – ему было всё равно. Он смотрел себе под ноги и решительно наступал на своё отражение в лужах – чтобы даже случайно не заглянуть в глаза себе самому. Он проходил насквозь дворы и детские сады, перелезая, если надо, через заборы. Он столько раз пересёк еврейское кладбище, что, кажется, уже начал отличать друг от друга незнакомые буквы на надгробиях. Он подружился с длинным рыжим котом, который жил в районе школы и иногда сопровождал Макса в его скитаниях, – у кота были такие же зелёные глаза и крайне саркастичный вид.

И потом, с котом можно было разговаривать – он хоть и не отвечал, но подёргивал ушами или хвостом. Всё равно лучше, чем в очередной раз говорить с самим собой, пытаясь заставить себя думать о белой обезьяне, о будущем родины, о том, в какую же сторону пишут ноты в языках, где буквы пишут справа налево; о том, почему атомный взрыв имеет форму гриба; о том, почему на памятнике рабочим на Второй вышке серп обычный, а молот паровой. Но только не о ней, не о ней – но Макс, конечно, не мог о ней не думать.

Он никогда не сворачивал, потому что знал, к чему это приведёт – точнее, к кому.

А именно этого-то Максу и не хотелось. Точнее, не так: именно этого Максу хотелось больше всего на свете.

С того момента, как Люба напомнила ему про деда в клетчатой кепке, Макс перестал спать.

Во-первых, прежде он не задумывался о том, что же значит для него Лия и что же за чувства он к ней испытывает, раз ему хочется находиться рядом двадцать четыре часа в сутки.

Во-вторых, самым ужасным было даже не то, что он влюбился (Он! Макс! Смотревший на звёзды, только когда собирался чихнуть! Вычитавший в журнале, что любовь – это одни гормоны, и всё!), а то, что это произошло совершенно неестественным путём!