Те, кто делает нас лучше

Они никогда не покидают свои яйца, даже чтобы поесть. На воле это означает, что до конца своих дней они голодают. Но мы-то могли хотя бы пытаться покормить Октавию. Взяв тушку рыбы длинными щипцами, Уилсон предложил ее нашему другу, сидящему в своем логове. Октавия вытянула щупальце, чтобы взять угощение. Потом, словно она что-то вспомнила, за первым щупальцем последовало второе, а затем третье – чтобы обвить мою руку. Но она почти сразу отпустила меня

– Люди ее больше не интересуют, – сказал мне Уилсон.

Она стерегла свои яйца и никого не хотела видеть.

– Пусть делает свое дело, – добавил он, закрывая крышку резервуара.

В те дни мне оставалось только наблюдать за Октавией. Я приезжала пораньше, до открытия Аквариума, и проходила в зону для зрителей.

До появления посетителей в Аквариуме темно, таинственно и уютно. Наблюдение за Октавией было сродни медитации. Я освобождала свой разум от всех других мыслей, очищая пространство, чтобы впустить туда ее. Чтобы подготовиться к встрече, мне нужна была тишина. Я давала своим глазам привыкнуть к темноте и настраивала мозг на то, чтобы по максимуму воспринимать увиденное.

Тело Октавии было то коричневатым, испещренным белыми пятнами, то розовым. Ее кожа могла быть колючей или гладкой, глаза – медно-красными или серебристыми. Она могла держаться присосками за потолок своего логова или за стенки. Одно оставалось неизменным: она не переставала заботиться о своих яйцах. Однажды утром я застала ее висящей под потолком, прикрепившейся к нему присосками одного щупальца. Другое было под мантией – той частью осьминога, которая выглядит как голова, но на самом деле является туловищем. Кожа перепонок свисала вниз, как драпировка. И вдруг, после 25 минут полной неподвижности, два других ее щупальца начали энергично перетряхивать цепочки яиц. В этот момент Октавия была похожа на домохозяйку, пылесосящую занавески.

В другой раз она прополаскивала их мягкими движениями, словно взбивая подушку. А иногда использовала свою воронку, чтобы промыть их водой, словно из шланга. Через жаберные щели она набирала воду, отчего ее мантия расширялась, как цветущая розовая орхидея-туфелька, а затем выпускала мощную струю.

Бывало, что Октавия тонкими кончиками щупалец поглаживала яйца с истинно материнской нежностью. И даже когда она была неподвижна, Октавия продолжала заботиться о них. Большую часть времени яиц не было видно, потому что она закрывала их своим телом, защищая от кого бы то ни было. Хотя в ее аквариуме не было хищников, она постоянно оберегала своих нерожденных детей.

Как бы я хотела, чтобы ее яйца оказались оплодотворенными и чтобы из них вылупилось потомство! Тогда ее кончина, которая должна была наступить очень скоро, была бы, как смерть паучихи Шарлотты, оправдана появлением на свет многих новых жизней. Но заключалась ли в ее яйцах новая жизнь или нет, материнская преданность Октавии была поистине прекрасна. В том, как она ласкала их, ухаживала за ними и защищала от любой опасности, я видела проявление самой древней и самоотверженной любви.

Тысячи миллиардов матерей – от желеобразных предков Октавии до моей собственной матери – научили своих потомков любить и знать, что любовь – это высшее и лучшее, что может быть в жизни. Только любовь важна, и это и есть жизнь, даже если в яйцах Октавии ее не было. Молли. Кристофер. Тэсс… Все они уже ушли из жизни, но от этого я не перестала любить их. Я знала, что и Октавии скоро не станет. Но любовь никогда не умирает, и ничто не умаляет ее. До сих пор мое сердце исполнено благодарности к Октавии за то, с каким усердием и любовью ухаживала она за своим нерожденным потомством. Ведь я смогла принять неизбежность ее смерти, осознавая, что она умирает, любя – так, как может любить только самка осьминога в конце своей короткой необыкновенной жизни.

В те дни, чтобы не пасть духом окончательно, я посмотрела видео, на котором было заснято, как появляются на свет из яиц гигантские тихоокеанские осьминожки. Мать, которая охраняла эти яйца и ухаживала за ними целых полгода, с помощью своей воронки выдула малышей, крошечные копии ее самой, из норы в открытый океан, где им предстояло стать частью планктона, пока они не вырастут настолько, чтобы поселиться на дне. Последние силы матери-осьминога ушли на то, чтобы поднять новорожденных в море. Через несколько дней дайверы, которые снимали этот фильм, нашли ее на том же месте мертвой.

Однако прошло уже полгода с тех пор, как Октавия отложила яйца, а она была жива. Прошло семь месяцев. Восемь. Некоторые яйца, несмотря на все ее заботу, усохли и упали на дно. Но она все равно не оставляла их. Прошло девять месяцев. Потом десять. Это казалось каким-то чудом, однако Октавия все еще держалась.