Те, кто уходит, и те, кто остается

Теперь она говорила гладко, без остановок, почти весело — как будто камень с души упал. Постепенно до меня начало доходить, в каком я тупике: двое маленьких детей, муж, которого никогда нет рядом, с писательством беда. И все-таки я не отчаивалась, наоборот, чувствовала какую-то легкость. Я сама вернулась к разговору о своем провале. В голове крутилось: «Я потеряла нить, я больше не чувствую твоего благословенного влияния, теперь я совсем одна», но ничего этого я ей не сказала. Зато, смеясь сама над собой, объяснила, что этой книгой пыталась свести счеты с кварталом, описать те великие перемены, что творятся вокруг, призналась, что вдохновилась историей о доне Акилле и матери Солара. Она расхохоталась и заявила, что, видимо, для романа одних мерзких рож недостаточно: если не подключать воображение, они кажутся не реальными рожами, а масками.

76

Сама не знаю, что со мной случилось после того нашего разговора. Чем больше я его анализирую, тем труднее мне описать эффект, который произвели на меня рыдания Лилы. Если задуматься, это было похоже на совершенно неуместную радость, как будто ее слезы, ее вера в мои способности и ее неравнодушие напрочь перечеркивали тот факт, что обе мои книги ей не понравились. Только спустя много лет мне пришло в голову, что рыдания позволили ей окончательно разгромить мою работу, избежать обид с моей стороны и поставить передо мной такую высокую планку — не разочаровать ее, — что все мои попытки написать хоть что-то оказались парализованы. Но, повторяю: сколько бы я ни думала над этим разговором, я не могу сказать, что именно ею двигало, первое или второе; был это один из высочайших моментов нашей дружбы или один из самых низких. Мне ясно одно: Лила утвердилась в роли зеркального отражения моей бездарности. После того разговора мне было легче принять свой провал — так, будто мнение Лилы значило для меня больше авторитетного мнения свекрови.

Несколько дней спустя я позвонила Аделе. «Спасибо за откровенность, — сказала я. — Теперь я понимаю, что ты права. И в первой моей книге недостатков хватает; может, у меня вовсе нет писательского таланта, а может, мне просто нужно больше времени». Свекровь тут же засыпала меня комплиментами, похвалила мою способность к самокритике и напомнила, что у меня есть своя читательская аудитория, и эта аудитория в нетерпении ждет книгу. «Да, конечно», — пробормотала я и, положив трубку, поспешила запереть на ключ в ящике стола последний экземпляр романа, туда же убрала тетради с заметками и с головой ушла в повседневные хлопоты. Отвращение к этой бессмысленной деятельности распространилось и на мою первую книгу, если не на всю художественную литературу. Теперь, если в голове всплывал яркий образ или удачная фраза, я чувствовала дурноту и старалась поскорее занять себя чем-нибудь полезным.

Я посвятила себя дому, дочерям, Пьетро. Я и не думала снова вызывать Клелию или нанимать другую няньку. Я взвалила на себя все домашние хлопоты, просто чтобы забыться. Мне не пришлось пересиливать себя, я ни о чем не жалела, все произошло как будто само собой: я поняла вдруг, что именно этим и следует заниматься в жизни. Что-то внутри меня так и нашептывало: «Хватит с нас твоих тараканов в голове». И я уверенно расправлялась с домашними делами, с неожиданной радостью занималась Эльзой и Деде, как будто вместе с тяжестью живота, вместе с тяжестью рукописи меня отпустила и какая-то другая тяжесть, спрятанная так глубоко, что я сама себе не могла ее назвать. Эльза оказалась очень спокойным ребенком: подолгу и с радостью купалась, сосала, спала и смеялась даже во сне; мне приходилось быть очень внимательной с Деде, которая ненавидела сестру. Просыпаясь по утрам, она рассказывала, как во сне спасла ее то от пожара, то из воды, то от волка, изображала из себя новорожденную, просила дать ей грудь, чуть что заливалась младенческим плачем, — в общем, отказывалась быть собой, девочкой почти четырех лет с отлично развитой речью, отлично обходившейся без меня и легко справлявшейся со своими детскими обязанностями. Я старалась показывать свою любовь к ней, хвалила ее за то, какая она умная, какая старательная, убеждала, что мне постоянно требуется ее помощь, что я не могу без нее ни сходить в магазин, ни приготовить ужин, ни уследить, чтобы Эльза чего-нибудь не натворила.