Те, кто уходит и те, кто остается

Охватившее меня чувство было намного сложнее. Я здесь родилась, и здесь меня считали человеком, добившимся самого большого успеха, – это всегда казалось мне неоспоримым фактом. Но Микеле своим панегириком в честь Лилы сверг меня с пьедестала, да еще на глазах моей родни; мало того, он хотел, чтобы и я согласилась с ним, вслух признав несравненные таланты моей подруги. И Лила ему не возразила. Я не исключала, что она сама спланировала и организовала это его выступление. Еще несколько лет назад, когда у меня была своя, пусть и скромная, писательская слава, я отнеслась бы к этому легко и даже порадовалась бы за Лилу, но теперь, когда мои достижения остались в прошлом, слова Микеле отозвались во мне болью. Мы с матерью обменялись взглядами. Она хмурилась; по выражению ее лица я поняла, что она с радостью влепила бы мне сейчас пощечину. Ее раздражало мое кроткое молчание; ей хотелось, чтобы я ответила, блеснула своими знаниями – знаниями высшего сорта, не чета этой ерунде в Ачерре. В ее глазах читался немой приказ. Но я его проигнорировала. Вдруг Мануэла Солара, обведя комнату недовольным взглядом, воскликнула: «Ну и жарища! Вам не кажется?»

93

Элиза, как и мать, не желала мириться с потерей моего авторитета. Но если та страдала молча, то Элиза с сияющим лицом повернулась ко мне, своей любимой старшей сестре, которой искренне гордилась, и радостно сказала: «Я должна тебе кое-что передать». И тут же, в своей обычной манере перескакивать с темы на тему, спросила: «Ты когда-нибудь летала на самолете?» Я ответила, что не летала. «Правда?» – «Правда». Оказалось, что из всех присутствующих только Пьетро летал много раз и не видел в этом ничего особенного. Но для Элизы и Марчелло это было настоящее приключение. Они летали в Германию, и по делам, и отдохнуть. Элиза немного боялась: самолет слегка трясло, а струя холодного воздуха била ей прямо в голову – еще чуть-чуть, и просверлила бы дыру! Но потом она увидела в иллюминатор белоснежные облака, а над ними ясное голубое небо. Так она открыла для себя, что там, над облаками, всегда хорошая погода и что с высоты земля кажется зелено-сине-фиолетовой, а кое-где сияет снежной белизной – они видели, когда пролетали над горами.

– Угадай, кого мы встретили в Дюссельдорфе?

– Не знаю, Элиза, – недовольно проворчала я, – сама скажи.

– Антонио!

– Да ну?

– Он просил передать тебе привет.

– У него все хорошо?

– Да, отлично. Он передал тебе подарок.

Так вот что она хотела мне передать – подарок Антонио. Она побежала за ним. Марчелло смотрел на меня улыбаясь.

– Кто такой Антонио? – спросил Пьетро.

– Наш сотрудник, – ответил Марчелло.

– Жених вашей жены, – засмеялся Микеле. – Времена меняются, профессор. Сегодня девушки ни в чем не уступают парням, да еще и хвастаются этим. Вот у вас сколько было женщин?

– Ни одной. Я любил и люблю только свою жену, – серьезно ответил он.

– Не верю! – воскликнул Микеле, развеселившись. – Хотите, скажу на ушко, сколько женщин было у меня?

Он встал – Джильола с отвращением проводила его взглядом, – подошел к моему мужу и шепнул ему что-то.

– Невероятно! – воскликнул Пьетро с легкой иронией. Оба рассмеялись.

Тем временем вернулась Элиза и вручила мне бумажный сверток.

– Открывай.

– А ты знаешь, что там? – спросила я в растерянности.

– Мы оба знаем, – сказал Марчелло, – но надеемся, что ты не знаешь.

Я разворачивала пакет и чувствовала, что все взгляды за столом направлены на меня. Особенно пристально смотрела на меня Лила, как будто ждала, что из пакета выползет змея. Когда стало ясно, что Антонио, сын сумасшедшей Мелины, малограмотный наемник Солара, прислал мне в подарок не что-то милое, трогательное, напоминающее о былом, а всего лишь книгу, – все, казалось, были разочарованы. Но потом они заметили, как я изменилась в лице, как рассматриваю обложку, не в силах скрыть свою радость. Это была не просто книга. Это была моя книга. Немецкий перевод моей повести, вышедший спустя шесть лет после публикации в Италии. Впервые в жизни я наблюдала подобное зрелище – а для меня это было настоящее зрелище: как мои слова пляшут перед мной, написанные на другом языке.

– Ты что, ничего не знала?

– Нет.

– Довольна?

– Еще бы! Очень довольна!

Сестра с гордостью объявила всем:

– Это та самая книга, которую написала Ленучча, только на немецком.

Мать тут же почувствовала себя отмщенной и зарумянилась от удовольствия:

– Конечно, она у нас знаменитость!

Джильола взяла у меня книгу, полистала и с восхищением сказала, что единственное, что она поняла, – это Элена Греко. Лила требовательно протянула руку за книгой. Я видела в ее глазах любопытство, желание потрогать, посмотреть, почитать незнакомые слова, вмещавшие меня и переносившие далеко-далеко. Она желала получить книгу немедленно – я поняла это по ее глазам, такое бывало с ней в детстве; я растрогалась. Но Джильола не собиралась выпускать добычу.