Те, кто жив

— А ну, руки убрал! — в панике завопил я, увидев, что какой-то шустрый подросток пытается открутить боковое зеркало.

Сзади лязгнуло железо — кто-то откинул задний борт и потащил наружу канистру с таким трудом добытого бензина.

— Прекратите! Куда попёрли! А ну брось, я сказал!

Никто меня не слушал, разумеется. В руке у меня по-прежнему был пистолет, но… в кого стрелять? В детей этих? В тётку говорливую? Я с ужасом понимал, что сейчас моя поездка вот тут и закончится, под бодрое айнэнэканье и звон монист.

Выставил пистолет в окно, выстрелил в воздух. Тётка, перед носом которой хлопнул «макаров», отшатнулась. На секунду установилась тишина. Мужчины, до сих пор толкавшие свой транспорт, бросили его и двинулись в мою сторону.

— От машины отошли все быстро! — закричал я. Надеюсь, что грозно и убедительно.

Никто не отошёл, но канистру оставили в покое. Я бы уехал, но перед капотом стояло с десяток детей и женщин, а под колёсами уже шныряли какие-то младенцы и собаки. С каждой секундой я всё более паниковал.

— Эй, гаджо, не надо стрелять! — к машине шёл пожилой цыган в синей жилетке поверх красной рубахи. Как у них глаза не полопались до сих пор от такой моды? — Сыр ту дживэса? Сыр тэрэ дела?35

— Мои дела вас не касаются, — сказал я, уловив знакомое слово, — проехать дайте!

— Са авэла мишто, гаджо дрома!36

Он улыбался золотыми зубами.

— Сыр тут кхарэн? Зовут тебя как? Я — Гудада, рома баро.

— А я просто мимо еду. И лучше бы вам мне не мешать, — я не очень уверенно продемонстрировал пистолет.

И он, и я понимали, что стрелять я не буду. Если бы мог — уже стрелял бы. Как там меня по-ихнему называли? Дырлы́но? Вот, оно и есть. Полное дырлы́но.

— Тырдёв, мэ тут мангав!37 Давай поговорим, гаджо дрома!

— Чего тебе? — спросил я неласково, поглядывая в верхнее зеркало на канистры в багажнике. Не дай бог сопрут, где я ещё бензин возьму?

— Зачем шумишь? Зачем стрелял?

— Стрелять я ещё и не начинал. Но могу.

— Эй, люди дороги должны помогать друг другу!

— Поэтому вы тащите всё, что гвоздями не прибито? Там стой, не подходи.

Цыган, широко разведя руки, как будто бы собираясь обнять нас с УАЗиком, встал в двух шагах. Я в него не целился, но и пистолет не убирал.

— А, дети балуются, ерунда! У тебя есть дети, гаджо дрома? Соде глати сы ту?38

— Не твоё дело. Отойдите, и я поеду.

— Зачем ты так? Не надо! Послушай, у меня есть отличное предложение для тебя! Зачем тебе эта машина?

Так. Начинается. Я злился и паниковал одновременно — и совершенно не представлял, что делать. Почему я не Македонец? Он бы уже уезжал, оставив за собой гору трупов и россыпь гильз. Впрочем, к нему бы и не полезли. К нему никто не лезет.

К пожилому цыгану подошел какой-то совсем уже странный персонаж — худой длинный парень, одетый в невообразимое тряпьё. Нечто вроде снайперского «костюма гилли» из тряпочных ленточек, только каждая ленточка была другого цвета. И тусклых среди них нет. В целом это напоминает взрыв на заводе флуоресцентных фломастеров. Для полноты цветового шока на каждую ленточку привязано блестящее металлическое колечко, так что этот ходячий вырвиглаз ещё и звенит на ходу. В носу у парня пирсинг, в бровях пирсинг, в губе тоже пирсинг, в уши как будто выстрелили из дробовика, зарядив его дешёвой бижутерией. На лысой голове вытатуировано что-то неаппетитное. Шёл он вихляющейся походкой, как будто твист танцевал, и вид имел наглухо упоротый.

Этот альтернативно окрашенный что-то зашептал на ухо цыгану. Тот удивлённо зашевелил бровями, переспросил, уточнил, зашевелили бровями ещё сильнее.

— Эй, гаджо дрома! — сказал он. — Про́сти. Мой глойти сказал, что ты тот, за кого говорил Малкицадак. Не бойся, тебе не будет ущерба от нас! Дава тукэ миро лаф!39 Обещаю!

Цыгане вокруг машины как будто по щелчку пальцев потеряли ко мне интерес, развернулись и пошли по своим делам. Сзади лязгнуло — кто-то закрыл задний борт.

— Про́сти, гаджо! — чумазая зеленоглазая девчонка лет десяти сунула мне в руки смешного толстого кота на присоске, который висел тут на лобовике. Я и не заметил, как он пропал.

— Можно погадать тебе, гаджо дрома? — та же тётка. Вернулась, надо же.

— Нечем ручку позолотить, — зло сказал я. Достал меня этот цирк.

— Если Малки не ошибся, то мои правнуки будут рассказывать своим правнукам, что Тшилаба тебе гадала, — покачала головой цыганка, — дай руку!

Я высунул в окно левую руку, и она ухватилась за неё так, как будто решила навсегда себе оставить. Долго держала, смотря почему-то не на ладонь, а мне в глаза. От её взгляда становилось странно внутри головы, и я занервничал.

— Ну, что скажешь?

— Ничи́ мэ ту́тэр на пхэна́ва. Ничего я тебе не скажу. На холясо́в, не сердись. Не нужно тебе сейчас это. Не хочешь остаться с нами до завтра? Выпить, песни послушать? Устроим праздник! Я положу с тобой свою дочь, она красивая! Симза, яв дари́к!