Те же и Скунс

— Вам до какой станции ехать-то?..

Сам он вышел из вагона на «Маяковской» и спустился по короткому эскалатору на свою линию. Однако не зря гласит народная мудрость, не рекомендующая вставать с левой ноги: как начнёшь день, так он у тебя и продолжится. У Валентина день начался с Зайчика. Он даже не особенно удивился, увидев рядом с собой на перроне субъекта неопределённого возраста, с темноватым обрюзглым лицом горького пьяницы. Субъект выглядел, да и пахнул, так, словно обитал в общественном туалете. Погода стояла совсем не холодная, но вокзальный бомж явно предпочитал таскать свой круглогодичный гардероб не с собой, а на себе. Наверное, и на эти вшивые засаленные обноски мог посягнуть кто-то ещё более опустившийся. Хотя, кажется, куда уже дальше…

Ну вот зачем ты живёшь, мысленно спросил Валентин, входя в вагон и предпринимая усилия, чтобы не оказаться бок о бок с пропойцей. Неужели и ты нужен кому-то? Кому с тобой хорошо?.. Какой-нибудь такой же мерзкой бомжихе, на которую ни один нормальный мужик взглянуть-то лишний раз не захочет, не то что в койку улечься?..

Он с неприязнью подумал об «Эгиде», которая, как всякое государственное учреждение, по части своих прямых обязанностей проявляла удивительную неповоротливость. Для «Эгиды» он покамест прикончил всего одного злодея. Для дяди Кемаля — троих. А сколько ходит кругом всяческой публики, без которой воздух в Питере чище станет?

Валентин покосился на бомжа, грустно размышлявшего о вечном возле входной двери. Вот уж кого можно сразу в расходную графу. По определению. Что ты хорошего в своей жизни сделал? Да наверняка ни хрена. Ну так почему гораздо более достойные люди должны ещё платить из своего кармана, чтобы для тебя построить ночлежку, а слабоумных ублюдков от пьяной бомжихи, которых ты и знать-то не знаешь, воспитывать и кормить?..

А ведь Валентину хватило бы одного движения, чтобы псевдожизнь жалкого вонючего существа почти безболезненно прервалась. Он МОГ. Мог сделать это хоть прямо здесь, в набитом вагоне. Никто ничего и не поймёт, вот что смешно. Человеку плохо стало, и всё. Пить надо меньше…

Валентин вдруг удивительно остро ощутил, что держит в руках судьбу этого зачуханного бомжа. Равно как и любого другого человека в этом вагоне. Каждый из них продолжал жить только потому, что он, Валентин Кочетов, ещё не измерил его грехов и не нашёл, что они превысили меру. И вон те молодые балбесы в «банданах» с фирменными черепами, и беленькая девица под ручку с носатым кавказцем, и стриженый верзила на сиденье, не желающий замечать, что перед ним стоит женщина с сумкой…

О да!.. Валентин мог выбрать любого. Ощущение власти над чужой жизнью и смертью было хорошо знакомо ему. Но никогда ещё, кажется, он не купался в нём так, как сегодня…

Он МОГ.

Ему было МОЖНО.

В это самое время в пыльный подъезд, похожий на храм давно сбежавших Богов, вошла с улицы молодая женщина с пуделем на поводке. И белый пёсик, только что резвившийся и игравший, вдруг отчаянно ощетинился, а потом истерически, с протяжным подвывом, загавкал. Женщина пугливо вскинула глаза… и увидела тёмные струйки, медленно и тягуче сползавшие по ступенькам.

Потом было много крика и беготни, но покойному Зайчику уже не было никакого дела до суеты вокруг его остывающей плоти. Его дух, более не стесняемый земной оболочкой, постепенно поднимался Туда, где уже нет ни тайн, ни обид. Теперь он видел всё. И прощал всех. Соседа по коммуналке, перед чьими детьми на нём не было никакого греха. Дядю Кемаля, обливавшего его грязью перед своим наёмным убийцей…

И Валентина Кочетова, позволившего себя обмануть.

Бабушка

— Да, Василиса Петровна, вам только большим начальником быть… — Саша Лоскутков восхищённо следил, как хозяйка дома накладывает ему в тарелку дымящуюся манную кашу. — Такой оравой командуете…

Накануне Фаульгаберы категорически оставили его ночевать, и теперь он от души наслаждался жизнью в большой и дружной семье. Взрослые и важная Муська завтракали во вторую смену; четверо Фаульгаберят и Шушуня уже поели и, одевшись, умчались с Драконом на улицу.

— И в загсе у неё под началом все по струночке ходят, — гордо подтвердил Кефирыч. — Кого уж поженит, те про развод и думать не смеют. Одно слово — Василиса Премудрая… Тебя-то, красная девица, когда под венец поведём?

Саша опустил голову и ничего не ответил.

— Как соберётесь, Сашенька — всенепременно к нам, — ласково добавила Василиса Петровна. Мужнина командира она знала уже лет десять. И не уставала повторять своё приглашение.