Те же и Скунс

Лоскутков подумал о Кате. О том, как она стояла на деревянном полу, растрёпанная, с горящими глазами, оторванным рукавом и кровью под носом, но непобеждённая, готовая съесть любого, кто станет оспаривать её место в группе захвата… И ведь съела. Тогдашние сомневавшиеся теперь сами рады были за неё кого угодно сожрать. …О том, как мгновенно влюбились в неё Степашка и Филя — к немалой ревности Пахомова и Багдадского Вора. О том, что он, командир, НИКОГДА ей не сможет сказать…

Правду, наверное, говорят, что у детдомовцев плохо как-то получается с семьями…

— Donner und Doria! Diebesbande![29] Чума и холера!.. — рычал Кефирыч, когда они с Сашей шагали к двухэтажному зданию отделения милиции. — Кто у них там сидит в детской комнате?! Окончательно оборзели?..

Лоскутков мрачно молчал.

Рано утром они начали звонить в это самое отделение. Дозвонились, и дежурный переадресовал их к инспектору детской комнаты, капитану Галкиной Ольге Петровне. Каковая должна была пребывать на своем рабочем месте, выходной день, не выходной.

Но тут пошли чудеса. Для начала телефон в детской комнате оказался с АОНом. Было отчетливо слышно, как он подключается. И всё. Трубку упорно не брали. Даже когда Семён Никифорович решил взять капитана Галкину измором и отсчитал ровно тридцать три звонка. При следующей попытке номер оказался занят.

— Теперь с подругой треплется! — злобно сказал Кефирыч. — Или с любовником. Ох, поймать бы — и солдатам…

Наконец Ольга Петровна наговорилась: гудки опять стали длинными. Наверное, телефон честно надрывался, на полированном столе капитана милиции, высвечивая Фаульгаберовский номер. Этот номер не принадлежал ни начальству, ни родственникам, ни даже знакомым Ольги Петровны. И она спокойно продолжала заниматься тем, чем она там занималась.

Окончательно озверев, Кефирыч с Лоскутковым решили наплевать на современные средства связи и явиться лично. По старинке. Оно как-то надёжней…

К этому времени пятеро мальчишек и собака вернулись домой и столпились у дверей ванной — мыть после улицы руки.

— Ну как дела, Шура? — спросил у найдёныша Лоскутков.

— Здорово, дядя Саша!.. Мы с Драконом… Вы видели, какой у него хвост? Я бы здесь насовсем остался… — Он помолчал. — Только бабушку жалко…

— А как зовут твою бабушку?

— Бабушка Надя. Надежда Борисовна.

— А фамилию знаешь?

— Не-а…

— Эх… — Лоскутков вздохнул. — Ну играй. Найдем твою бабушку.

На двери красовалась табличка: «Капитан милиции О. П. Галкина». Кефирыч хотел немедленно вломиться вовнутрь, но Саша остановил его и вежливо постучал.

— Подождите, я занята, — раздался изнутри женский голос. Приятным его даже при большом желании нельзя было назвать.

Эгидовцы переглянулись и подперли стену. Лоскутков посмотрел на часы. Три минуты… пять, семь, десять… Саша покосился на Семёна Никифоровича и увидел, что у того с лица стали исчезать веснушки. Это был очень плохой признак.

— Всё!.. — рявкнул великан. — Иду убивать!..

Дверь детской комнаты с треском сокрушила какую-то мебель, и взору эгидовцев предстала банальнейшая картина. Ольга Петровна Галкина внимательно вглядывалась в круглое зеркальце на подставке, тщательно наводя макияж.

— Я же сказала, я занята!.. — возмущённо повернулась она к незваным гостям. Со щёк у неё свисали полоски свежей огуречной шкурки. Обалденно полезная, говорят, процедура для кожи.

Кефирыч вдруг садистски заулыбался и выдал:

Не могу ходить одна
На поле огуречное:
Вот ведь выдумала плод
Природа бессердечная!..[30]

— Что вы себе позволяете?! — взвилась капитан Галкина. — Я при исполнении нахожусь!

Но Кефирыча было уже не остановить:

Долго в зеркало глядела
На нетронутое тело:
Жалко мне — не портишь ты
Этой дивной красоты…[31]

— Я не потерплю! — взвизгнула капитан милиции.

— А пошла ты, — спокойно сказал Лоскутков. — Не пугай, пуганые. АОН себе завела, чтобы знать, когда начальство звонит?

Кефирыч скрестил руки на груди и в упор разглядывал покрывшуюся пятнами Ольгу Петровну.

Что-то в тоне и манерах этих людей насторожило капитана Галкину, и основной инстинкт — инстинкт самосохранения — мощно заявил о себе. Она сделала усилие, убрала в стол зеркальце и косметику, и, положив руки в форменных рукавах на крышку стола, напряжённо проговорила:

— Слушаю вас.

Переговоры вёл Лоскутков. Кефирыч стоял молча, но взгляда с женщины не сводил, и капитан Галкина косилась на него, как на готовую ахнуть боеголовку.

— Так… — уже спокойнее сказала она наконец. — Я вас поняла. Буду звонить в Управление.

— Бабушка!.. Бабуленька!!! — завопил Шушуня, увидев на пороге пожилую, бедно одетую женщину. — Баба Надя пришла!..

Надежда Борисовна расплакалась, прижала внука к себе и долго не отпускала.

— Спасибо вам большое… спасибо… — бесконечно повторяла она, то и дело вытирая глаза. — Нашёлся, Господи, а я уж не знала, что думать… Пропал, думаю, наш Шушунечка… звоночек наш… никогда больше мы его не увидим… — И она зарыдала в голос.