Театр эллинского искусства

Около 580–570 годов до н. э. аттическому вазописцу, работавшему в манере Мастера KX, понадобилось всего три фигуры, чтобы представить комос на аверсе небольшого килика, находящегося в Музее Метрополитен (ил. 356). Две фигуры сближаются, третья предоставлена самой себе. У каждой — свой силуэт, так жадно вторгающийся в пространство, что четвертой фигуре тут не место. За кажущимся разнобоем контуров скрыт ясный алгоритм: изображены три момента одного скачка. Правая фигура отталкивается от земли — средняя только что приземлилась — левая, встав твердо, подтягивает ногу для скачка. Все три фигуры черные, в длинноносых бородатых масках. Может показаться, что перед нами трое комастов. Однако тут только два мужчины с накладными женскими бюстами, а слева — женщина в трико, скрывающем грудь и якобы маскирующем пенис. Наклон ее головы и вытянутая к партнеру рука таят подвох: простодушно воображая, что его примут за мужеподобную женщину, он тянет руку к мнимому комасту. Чтобы не обманулись и симпосиасты, Мастер нарисовал женщину в профиль: видна выпуклость груди и ничто не топорщится пониже живота.

^{Ил. 357. Мастер Группы Гульельми. Амфора. Ок. 560 г. до н. э. Выс. 41 см. Мюнхен, Государственные античные собрания. № 1432}

Иначе подошел к делу Мастер Группы Гульельми, изображая комос на мюнхенской амфоре примерно 560 года до н. э. На аверсе — шестеро мужчин и четыре женщины (ил. 357). Некоторые мужчины и здесь с накладными бюстами, но три женщины сверкают голыми телесами. В тесноте разгораются страсти. Удалец подсадил на бедра подружку, задравшую ноги выше его плеч. Другие подставляют зады. В тесноте силуэты совмещаются. Мужчина в центре, высоко подскочив, оседлал женщину, весело обернувшуюся. Четвертая женщина, в коротком красном хитоне, озираясь и патетически приставив пальцы ко лбу, кидается вправо, где ее, однако, встречает молодец с чашей вина. Выпивки хватает: два кратера стоят на земле. Бессмысленные вереницы букв, вставленных в узкие промежутки, надо не понимать, а озвучивать, — и тогда в ушах возникает шум. Как ни удивительно, здесь нет воздетых фаллов. Есть они, притом размера, каким могли бы гордиться сатиры, только на реверсе, где среди семерых мужчин нет ни одной женщины.

Было бы неверно видеть в этих сценках документальные свидетельства непотребств комастов на афинских улицах. У вазописца нет иных средств для передачи жаркой радости праздника, кроме предельной выразительности каждого элемента изображения. Картина получается невероятная, но убедительная. В этом художники архаики превзошли мастеров краснофигурной вазописи, которые, однако, могли компенсировать остроумием слабый эмоциональный накал изображения.

^{Ил. 358. Мастер, работавший в манере Мастера Эвергида. Килик. 520–510 гг. до н. э. Диаметр 20 см. Париж. Лувр. № G 98}

^{Ил. 359. Дурис. Килик. 480–470 гг. до н. э. Диаметр 33 см. Берлин, Государственные музеи, Античное собрание. № F 2289}

Бросьте, например, взгляд на тондо маленького луврского килика, расписанного между 520 и 510 годами до н. э. в манере аттического Мастера Эвергида (ил. 358). Молодого комаста, весело подбежавшего к кратеру, чтобы наполнить киафом опорожненный килик, Мастер повернул к нам на три четверти спиной лишь для того, чтобы там, где мог бы быть виден пенис, из‐за контура фигуры торчал краешек килика. Мило, но не более того.