Театр китового уса

Рекруты заключены в пузыре их странного нового мира. Их постоянно увещевают, что то, чему их учат, никогда и ни с кем нельзя будет разделить. Они подписали Закон о государственной тайне, им запрещено звонить, их письма настолько тщательно вычитывают, что писать их кажется бесполезным. Кристабель чувствует некоторую пустоту без записи своих монологов, без выхода своим высказываниям и мнениям, но это также ново. Оборванный рассказ о самой себе вынуждает ее быть той, кем она просыпается. Тихой. Одинокой. Наедине с другими, кто так же одинок.

– Можешь первой идти в уборную, – с сонной улыбкой говорит Софи с соседней постели. – Я так рано не встану, как бы они ни дудели в эту проклятую трубу.

Утром, без макияжа, она кажется юной как ребенок.

У Софи был жених, Боб, пожарный, погибший во время Блица. Маленький сынишка по имени Пол остался с ее родителями в Хакни. Теперь у нее американский поклонник, который посылает ей помады от Элизабет Арден с той стороны Атлантики: дерзко красные. Она наносит цвет перед тем, как они идут в паб, резко очерчивая контур рта, делясь с Кристабель:

– С тех пор как не стало моего Боба, ничто меня будто не трогало. Я была в таком упадке, когда это случилось. Я просто была рада согласиться на что-то. Все это уныние убивало меня. – Она промокает помаду салфеткой, прижимая ее к губам в поцелуе.

В пабе она продолжает:

– Что-то изменилось, не так ли? Ты и я, мы бы никогда не встретились в обычной жизни. Если бы только я не зашла в магазинчик папочки в поисках платья.

– Я по мере возможности не хожу по магазинам, – говорит Кристабель, осторожно отпивая фруктовое вино, на котором настояла Софи.

– А еще ты не знаешь, когда твоя очередь платить, – говорит Софи, дружелюбно толкая ее.

Кристабель многого не знает, как оказывается. Слушая рассказы других студентов о семейных ужинах и праздниках, она осознает, что ее семья необычна. Она изучает Софи – ее непринужденный шарм, ее популярность – и впервые чувствует тяжесть того, что семья выковала ее странной формы. Незнакомой с привычным, с его манерами и текстурами.

Но одну вещь она знает: как слушать большой дом. В ночь, когда инструкторы пробираются в спальни студентов, чтобы проверить их реакцию, Кристабель прячется за дверью, готовая к их приходу.

– Как ты узнала, что они идут, дорогуша? – спрашивает Софи за завтраком.

– Я выросла в похожем доме, – говорит Кристабель, поедая овсянку.

– Но люди же не ходили в ночи на цыпочках.

Кристабель вспоминает, как бдительным ребенком пряталась на крыше.

– Не такая уж большая разница.

– Черт, – смеется Софи. – Напомни мне никогда не приезжать к тебе в гости. Хотя не думаю, что такая, как я, может получить приглашение. Наверное, придется купить билет.

Кристабель хмурится.

– Зачем? Ты же будешь со мной.

– Тогда так и сделаем, ладно? Когда все закончится, – говорит Софи.

Тон у нее шутливый, но в нем вопрос, к которому Кристабель относится серьезно.

– Сделаем.

Через три недели в Суррее двух самых слабых студентов удаляют, а остальные отправляются в Шотландию на месяц углубленной подготовки – один инструктор называет это «выделкой», будто они куски кожи. Они останавливаются на далеком западном побережье в гранитном викторианском доме. Дом под скалистой горой на берегу озера был выбран за изоляцию, и, как и поместье в Суррее, был обезличен – название с него сняли и заменили номером. Инструкторы здесь – охотники, скалолазы, полярники, люди, которые научат их искусству выживания.

Рекрутов посылают на бесконечные марши, сквозь туман и дождь, и питаться они могут только тем, что сами смогут добыть. Кристабель благодарна за давние уроки Моди в снятии шкуры с кроликов. Они строят укрытия из веток, разводят костры из высушенного навоза. Оказывается, телесность уравнивает: все они одинаково устали, одинаково промокли. В своих мытарствах они становятся командой, верной друг другу в шутливой, дружеской манере. Объединенные против инструкторов, насекомых, торфяных болот, они говорят о ночах, которые проведут в Лондоне, когда все закончится.

Уже не важно, кто они и откуда взялись. Не важно, что одни мужчины, а другие – женщины. Кристабель – лучший стрелок, грузный чех – лучший повар. Среди рекрутов устанавливается товарищество, которого Кристабель никогда не испытывала. Она понимает, что, несмотря на ненависть к несправедливым преимуществам противоположного пола, она не хочет быть мужчиной, она только хочет, чтобы неважно было, что она женщина. Она хочет этого. Этой дружбы, этого принятия. Чтобы ее ценили за то, что она может делать, а не говорили, чего не может.

Вместе рекруты учатся прыгать с движущегося поезда, подавать сигналы лампой Олдиса, посылать и получать кодированные сообщения по радио. Софи, скрупулезная к своему внешнему виду настолько, что закручивает ресницы каждое утро, оказывается настолько же скрупулезным оператором радио – ее проворные пальцы быстрее, чем у всех остальных, даже под проливным дождем. Они учатся заряжать оружие и стрелять в темноте, учатся стрелять от бедра на корточках, и всегда дважды, для надежности.