Театральная история

Наташа и Александр переглянулись, и одновременно у них возникла мысль — уйти из церкви. У дверей их застал крик отца Никодима:

— Он смотрит сейчас на нас! Он нас видит! И я прошу — покайтесь! Ипполит Карлович! Покайтесь! Милосердие Господа безгранично! Без! Гранично!

В толпе послышался шепот — не помешался ли батюшка? Как это Ипполит Карлович на нас смотрит? И так же, как скорбь только что сменило смятение, ему на смену пришел ропот. Возмущена была вся труппа — артисты, гримеры, осветители, рабочие сцены. Возмущение артисток, которые после вручения сорока семи роз побывали в особняке Ипполита Карловича, слагалось из непростых чувств. Здесь были и озлобление, и — местами приятные — воспоминания, и стыд, и разбитые надежды. В числе этих сложно возмущенных артисток была и Наташа, которой, ко всему прочему, совсем не нравилось слышать из уст отца Никодима имя покровителя театра. Тем более в присутствии Саши.

Иосиф вдруг стал как-то болезненно энергичен, будто его внезапно включили. Он прокрался к господину Ганелю и сказал: «Ну, каково, а? Какой батюшка? Рыцарь! Рыцарь-батюшка!» Карлик тихо ответил: «Я чувствовал… Но не думал, что окажусь прав…»

Балабанов громко завопил «А-на-фе-мааа!»

Дьячок Фома прошептал: «Господи, спаси меня, грешного, из этого ада».

— Позор толстосуму! — крикнул Иосиф и испугался.

Отец Никодим обвел торжествующим взглядом паству и понял, что пора бежать. Вдохновение покинуло его. И столь же торжественно он вдруг высказал мысль, которая явилась только сейчас и поразила его:

— Андреева защитит его талант, его мировая известность. Я же теперь беззащитен.

Сказал и понял — это ведь правда. «Господи, что же я натворил? Что же я натворил?» — забилось, затрепетало в его голове.

Тем временем к нему уже быстрым шагом приближался господин Ганель.

— Вам сейчас лучше всего поехать ко мне. Причем немедленно.

— Правильно, правильно! — страстно зашептал священник. — Только к вам!

— Вы все здесь… все закончили?

— Я главное закончил, главное! Теперь без меня! Фома! Фома!

Насмерть напуганный Фома мелкими шажками подбежал к отцу Никодиму.

— Дослужи за меня.

— Отец Никодим, зачем же вы? — восклицал Фома. — Что же с вами будет?

— Правда воссияла! Вот что главное! — воскликнул отец Никодим и с тоской почувствовал, что все меньше верит сам себе. Там, на амвоне, он был герой, он был трагик, он был правдооткрыватель. А сейчас? Запуганный человечек, ищущий щель, чтобы спрятаться.

— Фома! — зашептал он дьячку. — Поезжай с ними на кладбище. А я удалюсь. А попросту говоря, убегу.

— Ну, я же, я… — забормотал Фома. — Я же никогда сам…

— Начинай путь свой! — вдруг снова воодушевился отец Никодим. — Ступай, милый, ступай, кроткий! Неси слово Христово! И спасай брата своего. Дай ему уйти от врага.

Господин Ганель потянул священника за рукав. Отец Никодим перекрестил Фому, хотел сказать что-то очень возвышенное, но услышал шепот карлика:

— Драпаем, батюшка, драпаем!

Возникшая суета помогла карлику хотя бы временно не думать о смерти Сергея.

— Вы не упадете в рясе? — спросил карлик.

Эта шутка была лишней. Господин Ганель, хоть и чувствовал почти нежность к совершившему геройский поступок священнику, все равно чуть-чуть, да наслаждался его униженным положением. Еще сильна была память о том, как отец Никодим уничтожал их общее дело. Священник это понимал, а потому сказал кротко:

— Не упаду.

Сильвестр с изумлением наблюдал, как господин Ганель уводит отца Никодима. Да, вот теперь батюшка заслужил аплодисменты! Вот что значит атакующий театр! Может, и правда взять его в новую труппу? Но, наблюдая, как властно господин Ганель тащит священника к выходу, как растерянно тот озирается по сторонам, он понял, что разыскать одаренного батюшку в ближайшее время ему не удастся. «Значит, — подумал Сильвестр, — он начнет одинокое театральное служение. Примет театральную схиму. Станет, прости Господи, священником-перформером».

Отец Никодим вдруг остановился. Захотел попрощаться с храмом, где прослужил долгие годы. Господин Ганель понял это и отпустил его рукав. Потом решил, что все-таки надежнее рукав не отпускать, и снова вцепился в черную ткань…

Наташа и Александр вышли из храма. На улице похолодало.

— Ты веришь? — спросила Наташа.

— В убийство? Я и в смерть его пока не могу поверить.

— Мы же не поедем на кладбище?

— Нет… нет.

Похоже, они оба чувствовали сейчас одно и то же. А именно — ничего не чувствовали. Не было скорби, не было даже глубокого изумления. Усталость и растерянность, растерянность и усталость.

Из храма выбежал Иосиф, бормоча на ходу:

— Вот это событие, вот это выбор, вот это решение… Вот это решение, вот это событие, вот это выбор… Вот это батюшка! Пока Наташа, пока, Саша… — и поскакал-покатился дальше.

Александр и Наташа оказались за воротами церкви.

Из храма выскользнули господин Ганель и отец Никодим. Испуганно озираясь по сторонам, священник шептал:

— У меня там «мазда», «мазда»…

— Так бежим же к ней…

Они скорым шагом устремились за ворота.