Театральная площадь

— Зачем тебе тратить свое время на все это и ломать ногти о клавиши? — не утерпел Опалин. — Я понимаю, что деньги… Ну если тебе надо, возьми у меня.

— Не хочу, — отрезала Маша. — Потому что однажды ты решишь, что ты меня купил, да, так всегда бывает. А я не желаю, чтобы меня попрекали. Захочу купить «Красную Москву» за тридцать рублей — ну и напечатаю сколько надо этих глупых статей и куплю. Или «Манон», но они еще дороже…

Опалин собирался ответить, что ни к чему покупать духи за тридцать рублей, когда есть одеколон за три-четыре рубля, — и думал он так вовсе не из-за пристрастия к экономии, а из типично мужской нечувствительности к некоторым нюансам. Если ты пахнешь дорогими духами, ты ощущаешь себя королевой; дешевая водичка, какой бы прекрасной она ни была, отнюдь не прибавляет уверенности в себе. К счастью, сказать он ничего не успел (и таким образом избежал неминуемой ссоры), потому что порог канцелярии переступило новое лицо.

Под левым глазом вышеозначенного лица красовался внушительных размеров фингал, в углу рта — свежая ссадина, и вдобавок их обладатель выглядел так, словно не спал всю ночь. Одет он был, как тогда нередко одевались для класса, — в рубашку, трико и очень короткие штаны, которые удовлетворяли тогдашним требованиям о балетных приличиях. За спиной вновь прибывшего маячили фигуры Казачинского и Завалинки, которые явно задались целью отрезать ему все пути к отступлению.

Вольский с вызовом встретил взгляд Опалина и спросил:

— Ну, что еще я натворил?

Это может показаться непостижимым, но он улыбался.

— Кто вас так отделал, Алексей Валерьевич? — спросил Опалин.

— Кто бы ни отделал, — ровным тоном ответил премьер, — жаловаться вам на него я не собираюсь.

— Где вы были вчера после одиннадцати вечера? — задал Иван следующий вопрос.

— Это мое личное дело.

— Во сколько вы вчера покинули театр?

— Не помню. Еще до начала «Кармен». Часов в пять, в шесть.

— Вахтер видел, как вы выходили?

— Спросите у него.

— Снимите рубашку.

— Зачем?

— Вчера в театре кто-то пытался меня убить, и я ранил этого человека куском зеркала.

— Значит, это вы разнесли репетиционный зал, — вздохнул Вольский, — а у нас их и так не хватает…

Он бросил быстрый взгляд на Машу и стал расстегивать пуговицы рубашки, но, хотя он не проронил ни слова, по его двусмысленной усмешке можно было подумать, что он раздевается ради нее.

На мускулистом торсе премьера не обнаружилось ни единой раны, зато на правой руке, пониже локтя, все присутствующие в канцелярии без труда заметили глубокие царапины, судя по их виду, оставленные женскими ногтями. По крайней мере, именно такое у всех создалось впечатление.

— Одевайтесь, — буркнул Опалин. — Может быть, вы все-таки расскажете, где вы были и что делали вчера после одиннадцати?

— И не подумаю, — ответил Вольский спокойно.

В следующее мгновение Антон едва не впечатался в косяк, потому что в дверь мимо него вихрем влетела Ирина Седова. Она была в темно-синем закрытом платье с брошкой на груди, ее волосы были по-балетному расчесаны на прямой пробор и убраны в узел на затылке. Глаза балерины сверкали, палец, украшенный тяжелым кольцом с сапфиром в обрамлении бриллиантов, угрожающе нацелился в сторону Опалина.

— Вы — не помню, как вас там зовут, — не смейте трогать Алексея!

— Ему всего лишь задали вопрос, где он был вчера после одиннадцати вечера, — заметил Опалин, на которого угроза балерины не произвела никакого впечатления.

Ирина обернулась к Вольскому.

— И ты им не сказал? — вырвалось у нее. Премьер поглядел на нее и ничего не ответил.

С видом человека, которого вынуждают признать неприятную для него правду, балерина повернулась к Опалину.

— Он был у меня, у меня, ясно вам? Если кто-то чего-то не говорит, это не значит, что он в чем-то виноват… Это просто значит, что человек порядочный, что он не хочет… не хочет распространяться о своей личной жизни…

Антон покосился на Казачинского и понял, что его товарищ так же мало поверил в заявление Седовой, как он сам. Но что казалось совершенно непостижимым, так это то, что Опалин, которому случалось выводить на чистую воду куда более прожженных лжецов, чем взвинченная балерина, сделал вид, что верит ей.

— И вы готовы подтвердить ваше заявление письменно? — осведомился он.

— Конечно! — не колеблясь ни секунды, ответила Ирина.

Опалин поднялся с места. Он даже спиной чувствовал, что Маша смотрит на него с осуждением, хотя он вовсе не собирался — ввиду всех открывшихся обстоятельств — арестовывать премьера. «И что такого они все в нем нашли? — с неудовольствием подумал Иван. — Ну, внешность, конечно, и на сцене он выглядит куда лучше, чем в жизни… Но как можно настолько терять голову?»

— Что ж, я очень рад, что все выяснилось, — скучным официальным тоном промолвил он.

Вольский повернулся, поглядел на Антона, и, хотя тот вовсе не собирался уступать ему дорогу, как-то само собой получилось, что молодой опер оказался в стороне, а Алексей вышел из канцелярии, высоко неся голову. Следом за ним кабинет покинула Ирина Седова.