Театральная сказка

– Ну, мне ли его не знать. Столько лет вместе.

– Чему он завидует-то? Тому, что мы можем ходить за сцену?

– Ну, конечно. Дело в том, что раньше он сам играл Ганца, каждый спектакль оказывался в Засценье и был самым счастливым ребёнком, какого только можно вообразить.

– А потом?

– Потом он вырос и однажды вместо Засценья увидел перед собой кирпичную стену.

– Почему?

– Не знаю. И никто не знает. Дети вырастают, меняются. Обрастают чем-то лишним, что мешает им бывать за сценой. Не физически обрастают, конечно. Да и не факт, что обрастают. Может, теряют что-то. Я же говорю, неизвестно.

– И это обязательно случится с каждым?

– А вот нет! – повеселел Гном. – Не обязательно. Некоторые, я слышал, могут до самой старости ходить за сцену. Так что повод для оптимизма есть.

– Мы до самой старости будем, – уверенно заявила Ветка и поглядела на Мыша.

– Конечно, – немедленно согласился тот.

– От всей души желаю вам этого.

Гном склонился в лёгком поклоне, и сделал это безо всякого шутовства и иронии.

– Мы пойдём? – сказал Мыш.

– Не вижу смысла задерживаться. Только помните о леопардах! – спохватился он напоследок.

Когда дети отошли от Гнома на порядочное расстояние, Мыш спросил:

– Ты не боишься? Может, нам лучше не ходить в Засценье?

– Ты с ума сошёл, Мышон? Как это не ходить в Засценье? – искренне удивилась Ветка. – Ты вообще о чём думаешь?

– Я не за себя, я за тебя переживаю.

– Ага! Не видеть больше Диониса, сатиров, купидонов, по колоннам не лазать… Нет, ты вообще представляешь, чтобы кто-то в здравом уме отказался от этого?

– Согласен, – не очень охотно, но с внутренним облегчением признал Мыш.

– Как говорил старик Мольер: что бы ни случилось, спектакль будет продолжен.

– Отлично!

…Судя по всему, это была Восточная Азия.

Залитые водой поля с ровными рядами пучков зелёных травинок и фигурки людей в тёмной одежде и конических соломенных шляпах.

Мыш и Ветка беззаботно шлёпали по водной равнине, перебрасывались фразами, иногда неосмотрительно наступали на зелёные ростки. Лёгкий, будто тюлевая занавеска, ветер летал над полями.

Невдалеке начинались окраины большого, простиравшегося до самого горизонта города с разношёрстыми – черепичными, соломенными, металлическими – крышами. Среди двух-трёхэтажных деревянных построек виднелись и довольно высокие, почти современные здания. Деловито дымили кирпичные трубы заводов, изгибались кошачьими спинами крыши пагод, недовольно гудели сигналы автомобилей.

Навстречу попалась узкогрудая тонкорукая девочка в холщовой рубахе, просторных, закатанных до колен штанах и остроконечной смешной шляпке.

Девочка, ровесница Мыша и Ветки, живо забормотала что-то высоким голосом, указывая на стебли под ногами детей.

– Что ей надо? – озадаченно спросила Ветка.

– Похоже, она недовольна, что мы давим ростки риса.

– Неудивительно. Я бы на её месте тебе вообще что-нибудь из карате прописала.

Мыш прижал руки к груди и слегка склонил голову, всем видом показывая, как ему жаль и как он извиняется, а кроме того, обещая, что они не сомнут больше ни единого рисового побега.

Девочка легко уловила смысл его пантомимы и принялась кивать в ответ.

Она попыталась что-то сказать им, но дети не поняли ни слова, и та рассмеялась, признавая поражение в попытке завязать диалог.

Она была очень милая, эта узкогрудая тонкорукая девочка-азиатка.

Затем, словно вспомнив о чём-то, вытащила из кармана горсть хлебных крошек и засвистала причудливыми переливами, оглядываясь вокруг из-под соломенного козырька шляпы.

– Интересно, что она делает? – осторожно спросила Ветка, наблюдая за девочкой.

– Если б я знал…

Издалека послышалось бодрое чириканье, и вокруг детей, теребя воздух проворными, почти неразличимыми в полёте крыльями, заметалась небольшая птаха, напоминающая нашего воробья. Птица зависла на мгновение и села на край ладони. Глаза девочки засияли восторгом.

Воробей принялся клевать хлебное крошево, не забывая при этом то и дело задорно и задиристо поглядывать вокруг.

Девочка, с любовью глядя на пташку, стала что-то вещать на своём, тоже отчасти похожем на птичий и по-птичьи же непонятном, языке.

Мыш и Ветка вежливо кивали.

Воробей неожиданно прекратил трапезу и принялся настороженно вслушиваться в окружающее пространство.

Девочка в шляпке ворковала ему что-то вежливо-приглашающее, но птица не успокаивалась.

А потом, не прошло и нескольких секунд, птаха поднялась в воздух и принялась с громким исступлённым чириканием метаться вокруг детей.

Тонкорукая смотрела на своего пернатого приятеля с удивлением и непониманием.

Из-за птичьих криков проступил низкий, идущий откуда-то с самых верхов неба, звук.

– Самолёт? – вопросительно взглянула на Мы-ша Ветка.

Тому только и оставалось, что пожать плечами.

– Похоже.

Воробей метался, крики его резали уши.

И тут волна света, чудовищно яркого и беспощадного, окатила поле, заставив воду вскипеть. Детей накрыла волна жара, гораздо более горячего, чем кипяток, смола или расплавленный металл. Крики детей, птахи слились воедино, и жар унёс все звуки.

Земля под ногами дрогнула, по рисовому полю пошли невысокие волны.