-- Поймите нас, уважаемые присяжные заседатели, ваша честь, войдите в наше положение, -- жалостливо говорила она. -- Моя дочь так трогательно готовилась стать матерью, со всей душой и любовью, так ждала, верила и мечтала -- и вдруг страшный и несправедливый удар. Врачи говорили, что она не может иметь детей. Знаете, как это тяжело! Думаешь: за что? Что не так сделали? Мы об этом много думали, да и сейчас не можем успокоиться. Дочка вообще мучилась сильно, места себе не находила. Всё копалась в себе, причины искала, похудела очень сильно. Не думаю, что помышляла о самоубийстве, но, наверное, была на грани. С полгода мы потихоньку, помаленьку выкарабкивались из трясины. А потом ещё семь лет...
-- Так вы, оказывается, ещё и семья алкоголиков! -- обрадовалась судья. -- Ну что ж, теперь для меня всё ясно!
-- Почему "алкоголиков"? -- опешила Евгения Петровна.
-- Смотри-ка, они от своих слов отказываются! -- издевательски сказала она и тут же истерично закричала: -- Вы же сами только что в этом признались!
-- Я? Я ничего такого не говорила, -- тихо и растерянно сказала мама.
-- У нас есть протокол суда -- там всё записано. Ну что ж, для меня всё предельно ясно. На почве алкоголизма можно пойти на любое преступление. Ах, ах, вы тут нам во всех красках о своих проблемах рассказали. Это, конечно, всё печально и трогательно, но трагедия в семье -- это ещё не повод воровать чужого ребёнка.
В зале одобрительно загудели.
-- Думаю, обвиняемая заслуживает самого сурового наказание, -- с важным видом сказал прокурор. -- Разумеется, наказание должна понести и её мама. За укрывательство и подстрекательство.
-- Несомненно. Так и будет, -- мрачно усмехнулась судья и обратилась к алкашке Жанне. -- Однако продолжим. Я, как мать (какая она мать?!) и женщина, вас прекрасно понимаю. Это чудовищно, когда у вас пытаются украсть ребёнка. Не беспокойтесь, преступники будут наказаны. Я позабочусь об этом. А вы... -- швырнула она колким взглядом на Ксению. -- Мы сделаем так, что у вас вообще никогда не будет детей! Вам понятно?
-- За что?
-- А вы тут балаган не устраивайте! Это суд, у нас всё по закону! У вас есть право последнего слова. Может быть, у вас есть какие-нибудь пожелания? Может, вы хотите умереть при родах? -- криво усмехнулась судья. -- Или вы хотите, чтобы ваша девочка родилась мёртвенькой? Что выбираете? Давайте разойдёмся по-хорошему...
На Синичку было больно смотреть.
-- Я не понимаю... Вы что говорите?..
-- Дурочку из себя не стройте, всё вы прекрасно понимаете! Так что выбираете: умрёте при родах или ваша дочка родится мёртвой?
Явление 24
В этот момент я проснулся. Причём очнулся самим собой в той самой клетке... В театре царил сумрак, горел только ночник. На сцене смутно проглядывали декорации странного суда, а на столе судьи ворохом и пачками лежали деньги.
В голове моей так и гремел раскатом зловещий ор судьи Альбины: "Так что выбираете: умрёте при родах или ваша дочка родится мёртвой?" Осознание того, что Синичке и дочке угрожает опасность, привело меня в неописуемый ужас и бешенство.
Я бился в запертой клетке в кровь и кричал что-то, не помню, ругался, слал проклятия, тщётно взывал к справедливости. Я просто сошёл с ума -- в моих словах и действиях напрочь пропал здравый смысл.
Потом я обессиленный упал на пол, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, и лежал жалкий и беспомощный, с болью осознавая всю свою немощь, и горькие слёзы лились у меня по щекам. И в этом безнадёжном, в безвыходном положении я молил Бога, взывал к Пресвятой Богородице, к святой блаженной Ксении Петербуржской и святым, плакал и просил, чтобы они хранили Ксению и дочку, берегли их от всякого зла.
Внезапно я увидел себя, лежащего на полу в клетке, со стороны. Причём это был взгляд даже не со стороны -- я видел себя со всех сторон! Это очень трудно объяснить, нечто выше человеческого понимания. Я вдруг понял, что могу запросто оказаться вне клетки, оказаться в любой точке Вселенной, в какую ни пожелаю! Какая всё-таки великая сила заключается в словах веры: "Сила Божья в немощи свершается"! То есть Бог помогает тогда, когда человек смиряет свою гордыню и признаёт свою немощь, свою беспомощность.
Яркие картинки замелькали перед моими глазами, я на мгновение остановился на одном фрагменте... и в ту же секунду оказался во дворе незнакомого девятиэтажного дома, который стоял на отшибе перед пустырем. К пустырю спускался длинный ледяной склон, с которого дети катались на санках.
И тут до меня ясно дошло, что моё заключение в мистическом театре закончилось, и я уже туда не вернусь.