Тебе, с любовью…

Я оглядываю нагромождение пластиковых контейнеров между ними. Их не меньше десятка, и все они с разной едой, начиная нашинкованными фруктами и заканчивая мясной нарезкой.

– Что это?

– Мамина страсть, – отвечает Рэв. Достав ягодку малины, он пододвигает контейнер ко мне. – Угощайся.

Я примечаю помидор с моцареллой.

– Это салат «Капрезе»?

Кивнув, Рэв и салат подвигает ко мне.

– Она всегда собирает мне столько еды, что ею можно накормить взвод солдат.

Я накладываю немного салата себе в тарелку.

– Бери все.

Отодвинув жареный сыр, высыпаю в тарелку весь салат. Я остро ощущаю присутствие Деклана. Он больше ни слова не сказал, но следит за каждым моим движением. Деклан выглядит усталым, под глазами у него залегли тени.

Я накалываю на вилку помидор.

– Как твоя мама?

– Днем вернется домой. – Деклан крутит стоящую на столе бутылку воды.

– Она потеряла сознание из-за обезвоживания?

– Так мне сказали.

Не зная, как на это реагировать, я поднимаю взгляд. Я снова пытаюсь сопоставить то, что знаю о Мраке, с тем, что знаю о Деклане Мерфи. Сходится не все.

Наши взгляды встречаются. Мне трудно разгадать выражение его глаз – в них и вызов, и смятение, и интерес. А что можно прочитать в моих глазах? У меня учащается сердцебиение, и приходится прочистить горло, перед тем как спросить:

– Значит, ты увидишься с ней, когда вернешься домой?

– Возможно. У меня по вторникам обязательные работы.

Все еще не могу понять его настроение, но он точно не хочет говорить о своей маме.

– А что ты делаешь? Что-то типа номерных знаков?

– Нет.

Похоже, мой вопрос обеспокоил Деклана, но он старается этого не показывать.

– Я кошу траву. На газонокосилке или триммером.

– И как долго ты должен это делать?

– Вечность, – фыркает он.

– Девяносто часов, – вклинивается Рэв.

– Вообще-то сто, – поправляет друга Деклан, – но мне зачли время, проведенное в полиции.

– Я не понимаю…

– Может, позвонишь моему инспектору по надзору? Он ответит на все твои вопросы, – язвит Деклан.

О! Я опускаю вилку.

– Прости.

Нахмурившись, Деклан отталкивает тарелку с едой.

– Нет, это ты меня прости. – Он трет глаза. – Я почти не спал. Веду себя как кретин. Можешь спрашивать.

Я накалываю кусочек моцареллы, размышляя о том, насколько честно Деклан будет отвечать, находясь посреди школьной столовой.

– Они посадили тебя в камеру?

– Да.

– Было страшно?

– Нет. – Он отпивает воды из бутылки. Качает головой и продолжает: – Да. Особенно когда я протрезвел и понял, что никто не спешит меня оттуда вытаскивать.

Рэв рядом со мной напрягается, но ничего не говорит. Он молча, размеренными движениями достает из контейнера изюминки.

Я смотрю на Деклана.

– Сколько времени ты там провел?

– Двое суток. Нужно было дождаться слушания о залоге. Меня собирались судить как взрослого.

Мои брови ползут вверх.

– И мама не забрала тебя оттуда?

– Не-а. – Он пожимает плечами. – Может, Алан не позволил ей этого сделать. Я без понятия. И, если честно, не знаю, что предпочел бы: чтобы она сама приняла решение оставить меня там или чтобы она позволила кому-то другому принять это решение за нее.

Мне нечего ответить на это. Деклан не сводит с меня пристального взгляда.

– Сама видишь, почему я не хочу вспоминать об этом времени.

Он о фотографии.

– Я скажу мистеру Жерарди, что ты против того, чтобы этот снимок помещали на обложку.

– Не сваливай все на меня, – отвечает Деклан. – Ты ведь тоже этого не хочешь.

– Да, – соглашаюсь я. – Не хочу.

– Отлично.

– Отлично.

– Я хочу, чтобы его поместили на обложку, – говорит Рэв.

Мы с Декланом таращимся на него.

– Что?

Впервые слышу в его голосе раздражение.

– Я не имею права на голос в этом вопросе?

Рэв встает и забрасывает контейнеры в свой ланч-пакет, включая тот, из которого Деклан еще ест.

Деклан выпрямляется, явно в смятении.

– Рэв?

У Рэва такое лицо, словно он готов в бешенстве перевернуть стол.

– Никто не спешил тебя оттуда вытаскивать?

– Что?

– Ты хоть иногда слышишь, что несешь? – наклоняется к нему Рэв. – Я бы вытащил тебя оттуда. Кристин бы вытащила. Джефф бы вытащил. Но ты предпочел сидеть в камере и жалеть себя, вместо того чтобы позвонить кому-нибудь из нас. А теперь корчишь из себя мученика?

Я замечаю, как руки Деклана напрягаются, как будто готовясь к удару.

– Ты о чем?

– Ты попал в полицию, сделав собственный выбор, – говорит Рэв. – Так что перестань строить из себя гребаную жертву! Хочешь ненавидеть весь год? Валяй! Но двадцать пятое мая – это всего один-единственный день. Кроме него в году есть еще триста шестьдесят четыре других.

Он разворачивается, чтобы уйти. Деклан сидит темный как туча.

– Я строю из себя жертву? – говорит он в спину уходящему Рэву. – Кто из нас прячется за толстовками в тридцатиградусную жару?

Рэв не останавливается. Деклан прожигает его взглядом, но за ним не идет. Он учащенно дышит. Я оцепенела. Сердце, споткнувшись, замерло. Разум застопорился на сказанной Рэвом фразе.

– Что произошло двадцать пятого мая?

Внимание Деклана возвращается ко мне.

– Джульетта…

– Что произошло двадцать пятого мая? – требую я ответа.