Тебя никто не найдет

– Я так понимаю, Ханс Рунне был правша, – издалека начала она, – поскольку, будь он левшой, мы бы сразу об этом узнали, такие вещи всегда замечают.

– К чему ты клонишь?

– Пальцы.

– Да, я вижу, что это снимок руки, но и только.

В трубке еще раз звякнуло, когда лифт остановился на нужном этаже. Шумовой фон изменился, на заднем плане появились чьи-то голоса.

– Преступник не возвращался назад, – сказала Эйра. – Он сделал это сам.

– Что?

Эйра сглотнула. Несмотря на то, что ее редко тошнило, даже когда она сильно напивалась, сейчас она ощутила подступающую к горлу дурноту.

– Ворон – птица-падальщик, – объяснила она. – И приземлился он там у окошка не случайно. В желудке Ханса Рунне нашли птичьи останки, но вряд ли он сумел бы поймать птиц внизу, в подвале.

Несколько секунд тишины в трубке.

– Хочешь сказать, он сам себе отчекрыжил свой собственный палец?

– Ну да, отрубил или отрезал, называй это как хочешь. И скорее всего именно с помощью садовых ножниц. Я была недавно у судебного медика. В общем, такое вполне возможно.

Вероятно, боль или безумие помешали Хансу Рунне услышать шаги фотографа и дать знать о своем присутствии.

Или все же он пытался – ведь было же что-то такое, что заставило ту женщину сбежать оттуда, что-то пугающее, противоестественное?

А еще Эйра подумала про орнитолога, который услыхал жуткий крик, следом за которым воцарилась тишина. Еще бы, ведь это боль, которую даже представить себе трудно. Да и по времени вполне сходится.

– Это также объясняет, почему первый и второй пальцы отрезали с интервалом в четыре дня. Он приманивал к себе еду. А потом попытался снова.

ГГ молчал. Казалось, он остановился. Эйра почти слышала, как снуют в разные стороны мысли в его голове, как рушатся более ранние версии. Она сама испытала похожий шок всего пару часов назад.

Тьма, приблизившаяся вплотную.

– Значит, это никакие не пытки, – произнес наконец ГГ и закашлялся. – Его бросили умирать, словно крысу в ловушке.

От его слов повеяло бездонной пропастью. Где-то на заднем плане хлопнула дверь, чей-то женский голос обрадованно произнес: «Как хорошо, что вы приехали, хотя вас ждали еще вчера».

– Хорошая работа, – сказал ГГ Эйре. – Я вскоре перезвоню.

Если бы кто-нибудь, скажем, молодой стажер или репортер, спросил у ГГ, что он делает в машине этим утром, в одиночку направляясь в глубь страны, он бы ответил что-нибудь умное, подкрепленное накопленным им опытом осмотра мест преступлений.

Рассказал бы, как прокурор, занимавшийся делом Улофа Пальме, возвращался обратно на место трагедии и раскрыл-таки убийство премьер-министра Швеции, чего за тридцать четыре года не сумела сделать шведская полиция. Как он кропотливо изучал каждую деталь, каждую незначительную находку и свидетельские показания, пока не воссоздал облик убийцы.

В итоге все остались недовольны. Указанный преступник оказался жалким типом, который к тому времени успел скончаться, поэтому до суда дело так и не дошло, но ключевым моментом здесь было само место.

Может пройти два месяца или тридцать четыре года – все равно останутся следы, которые можно различить. Невозможно ничего уничтожить полностью. Всегда что-то остается: на стенах, в траве и на земле, по которой ступал человек, в воспоминаниях – и во всем том, что людям кажется забытым, но что всплывает на поверхность, если расспрашивать достаточно долго и упорно.

ГГ очень нравился такой подход, пусть даже сейчас ему некого было допрашивать. Отправляясь в одиночку в Оффе, он пытался убедить лишь самого себя.

На север и дальше вглубь, в самую малонаселенную из малонаселенных областей страны, в леса, тянущиеся до самых гор.

Хмурое небо низко нависло над макушками елей. ГГ бросил машину на обочине и пешком двинулся к заброшенному дому. На ветке все еще болтался кусок заградительной ленты, он потянулся за ней и случайно наступил в смахивающую на трясину яму – нога завязла по щиколотку. Вытащив ее, он обнаружил, что брюки по краю промокли. Только теперь он обратил внимание на сгнившие остатки деревянных половиц, которые не заметил раньше.

Когда-то здесь стоял сарай. Кипела жизнь.

Как бы равнодушно ни пели сейчас птицы.

ГГ не признался бы в этом вслух, ведь он работал в той части страны, которая в первую очередь состояла из лесов и запутанной системы речных потоков, где ценность человека могла измеряться рогами оленей, которых он завалил, или прошлыми достижениями в составе хоккейной команды, но он ощущал себя нежеланным гостем на природе.

Она его не приглашала. Не брала за руку и не говорила: «Здравствуй, Георг, сын мой. Хочешь, я покажу тебе свои мхи и лишайники и научу, как выживать в лесу?»

Дверь была закрыта на временный замок. Он отпер его и едва вошел внутрь, как снаружи начался дождь. Тихое поначалу постукивание капель по крытой железом крыше постепенно нарастало, становясь все громче – ручейки, бегущие по оконным стеклам.

Странно, но из-за дождя дом показался ГГ живым. Хоть какое-то подобие движения в том, что уже давно застыло. Он спустился в подвал. Пасмурный свет едва пробивался в слуховую щель, но он и не подумал зажечь фонарик.