Тебя все ждут

Не бойтесь повторов – ни в жизни, ни в тексте. Повторы необходимы. Вспомните объяснение Лоретты Бройнинг: зачем люди слушают музыку? Мозг предугадывает будущие ноты, и каждая оправдавшаяся догадка впрыскивает небольшую дозу наркотика – дофамина. Откуда у слушателя (или читателя, или зрителя) эта прямо-таки сверхъестественная прозорливость? Как он предугадывает события? Да очень просто: прежде чем услышать вашу мелодию, он слышал тысячи и десятки тысяч похожих. До вашего сериала видел сотню других. Всё повторяется, всё похоже… и это прекрасно! Думаете, самое важное – насколько ваша мелодия хороша? Не обольщайтесь: важен момент узнавания сам по себе, он запускает химическую реакцию. Нейрохимия – вот наш прочный фундамент.

* * *

А. просыпается в своей комнате. Крестится. Берёт с тумбочки колокольчик с фарфоровой ручкой, звонит. Прибегает Дуняша и помогает ему подняться, сажает в кресло, везёт в ванную комнату и т. д. Ольга, маменька, повар Маврикий, меню. Иван Онуфрич, расчёты. Ферапонт, свечи, вальс…

Пусть кружатся. Не торопите события, не пытайтесь спрямить. Я и сам поначалу хотел избавиться от невнятного А., заменить его Артуром Грдляном – но после сценической смерти старого графа у нас на глазах произошло превращение. Как, бывает, нескладный подросток почти мгновенно преображается, меняет пропорции, меняет кожу (почти буквально) – и вдруг выпархивает красавицей или красавцем, – так же и А. начал перерождаться… в монстра.

Из-под кудрявости, голубоглазости, губошлёпости стал проглядывать эгоистичный, властный, капризный, выраженно отрицательный персонаж – кстати, типологически схожий с героем Красовского. Поэтому возвращение Шаха я решил отложить: зачем дублировать функции?

Также я убрал Грдляна (Митеньку) – конечно, не навсегда: мне нравился этот актёр, я хотел с ним работать и дальше – но на какое-то время пришлось от него отказаться: опять же, чтобы не множить сущности, чтобы А. как следует развернулся в своей монструозности. Я даже стал одевать его в красное…

Брат романтической героини отнюдь не случайно был сделан евнухом, инвалидом. Видите ли, инвалид воспринимается зрителем неоднозначно.

Потому что позиция зрителя (равно как и читателя) – в сущности, детская. Ночь, костёр, сказитель, слушатели вокруг… Сказитель (я или вы) – во взрослой позиции. А тот, кто слушает, открыв рот (или смотрит) – ребёнок или подросток, даже если он сед или лыс.

Детские сказки не знают политкорректности: тот, кто прекрасен, – герой, а тот, кто уродлив, – чудовище[15]. Цивилизованная надстройка зрительской личности проявляет сочувствие (не без натуги). А животная глубина – шарахается от уродства: мол, чур меня, чур!

Цивилизованное сочувствие и архаическая брезгливость входят в противоречие. И когда А. делается полноценным чудовищем, это противоречие разрешается к общему удовольствию. Зрительское животное «я», сильное и глубокое, побеждает хлипкую цивилизованную над-стройку.

Если два предыдущих абзаца вызвали у вас протест гуманитарного свойства, см. выше: займитесь вуалехвостами. А мы с остальными циниками продолжим.

* * *

Я надеюсь, вы знаете, что отношения в кадре или на сцене бывают только двух видов: убийство – и секс.

Отношения отрицательные: персонажи уничтожают друг друга, борются. Иногда символически – может использоваться доминирование/подчинение любого рода (зависит от жанра): ирония, унижение… Иногда прямо: физическая агрессия и убийство.

И положительные отношения: секс. Пол героев неважен. Интересно, что даже самые неискушённые зрители подсознательно чувствуют сексуальную подоплёку любой симпатии. Отсюда народные анекдоты про Пятачка с Винни-Пухом, про Штирлица с Мюллером и т. д.

Забыл про третий вид отношений: комбинация, сочетание первого со вторым. Секс плюс уничтожение (одностороннее или взаимное).

В нашем случае: старший брат в инвалидном кресле – дракон, стерегущий принцессу. (В сказках обычно не уточняется, зачем дракону принцесса, что именно он с ней собирается сделать. Условно – съесть.)

Подвиг героя Отечественной войны – это внешнее, «цивилизационно-надстроечное» объяснение, почему А. в коляске. На самом деле мне нужен был монстр, чтобы превратить Дом Орловых в сказочную пещеру, создать настоящее напряжение. И наконец это произошло!

А. ощутил, что стоит на ногах (то есть наоборот, сидит в своём кресле) уверенно. Твёрдо. Законно. Как победитель.

Если бы он имел минимальное представление о сторителлинге, он бы понял, что очень скоро ему конец.

Дело в том, что герой остаётся героем, пока он в пути. Он стремится к решающей схватке. Уверенности в положительном исходе нет, напротив: кажется, что победа недостижима. В финальном единоборстве протагонист объективно слабее антагониста: измучен; ранен; обезоружен… Но, разумеется, протагонист побеждает. Он счастлив. В пространстве сюжета соперников у него больше нет…

Герой не видит, что за пределами нарратива – маячим мы с вами. Не чувствует, что история его жизни – в наших руках. Текст конечен, арена имеет границы. Поэтому всякий успех в рамках сценария – временный, иллюзорный.