Тебя все ждут

Я видел довольно много спектаклей на неизвестных мне языках (тот же Целмс показывал нам, студентам, свои латвийские записи): если хорошая постановка, актёры хорошие, то слова не нужны. Даже наоборот, понятнее отношения между людьми: текст не отвлекает. Когда огромная русская baba стала раздевать этого русского, стараясь при этом на него не смотреть, покраснела, а этот русский напрягся и у него (у меня) сделалось злое лицо, Мэтью с Маком переглянулись. Мак комически приподнял бровь: мол, забавная пара. Мэтью сделал чуть заметное отрицательное движение головой и бровями: не наше дело. Бросил взгляд на саквояж, что-то буркнул. Мак отщёлкнул замочек, извлёк лайковые перчатки и помог своему патрону надеть их.

Стараясь не прижиматься и всё-таки прижимаясь грудью, Дуняша одной рукой обняла меня за спину, другую подсунула под колени и перенесла меня на кровать. Обращаясь уже не ко мне, а к Дуняше, Мэтью показал жестом, что нужно перевернуть меня на живот. Рукой в перчатке дотронулся до моей нестерильной туземной спины.

Ну что? – думал я. Хотел побыть со звездой в одном кадре? Давай, наслаждайся.

В одних подштанниках на завязках, голый, белый, со всеми своими рыхлыми складками, лежал и чувствовал, как меня сверлят десятки камер.

Мэтью с клетчатым осматривали меня, щупали, переговаривались по-английски, мне не переводили. Наверно, зрителям дали закадровый перевод. А я – просто объект, анатомический экспонат. Экспонату незачем знать, что о нём говорят: он лежит и лежит себе, каши не просит. Хотел быть «телом – и только телом»? Пожалуйста…

Опять пришла мысль, которая оглушила меня при появлении Машки. Вдруг и правда вся эта огромная сложная многолюдная многомиллионная машинерия была устроена не для зрителей, а для меня одного? Всё, начиная с того разговора, когда я сидел в наушниках в аппаратной – и заканчивая появлением Йовича. А может, с Дуняшей тоже произошло не случайно? Может, всё это какой-то невероятный эксперимент… надо мной? Но зачем? Что он значит? Что требуется доказать?..

* * *

– Доктор не видит, что паралич может иметь физический резон. Доктор решительно утверждает, что здесь есть потрясение от контузия, исключительно нарушение ваш электромагнетический баланс… разрыв электромагнетический баланс! – изрёк Мак.

А Мэтью Йович изобразил этот «разрыв» пластически, как бы с усилием что-то невидимое растянув: и впрямь его пальцы словно бы удлинились. Ишь ты, подумал я. Мим.

Он спросил что-то ещё с лучезарной улыбкой, по-прежнему не видя меня в упор из-под своего целлофана.

– Доктор спрашивает про ваш предпочтительный танец. Танцы. Ваш любимый танцы.

– Мазурка… англез.

Они же из Англии, подумал я, так что пусть будет англез, какая разница.

– Доктор уверен, что в очень короткий время вы пойти танцевать. Даже лучше, чем раньше!

Последовала демонстрация чудодейственного эликсира. Довольно тяжёлая и на вид прочная колба с какой-то масляной жидкостью была извлечена из саквояжа и водружена на стол с такими предосторожностями, будто ей мог повредить лишний вздох.

– Каждый утро берёт пять дропс… пять капель в чашка воды. Варёный вода. Месяц, два месяца ваш электромагнетический баланс может восстановиться. Месяц нет изменений. Не может чувствовать. Но в один прекрасный утро…

Мэтью щёлкнул пальцами.

– После выздоровление доктор Хаммерстайн с абсолютный уверенность приглашает ваш в Лондон.

– После долговой ямы.

– Что?

– Сколько я должен доктору за визит и за этот…

– Все расходы за путешествие, пребывание, практика и эликсир берёт госпожа баронесса фон Функе.

Услышав знакомое имя, Мэтью разулыбался и закивал:

– Леди Мэри!

Леди Мэри, подумал я. Вот как вышло. Леди Мэри послал, а с Дуняшей…

Прощаясь, Мэтью подал мне руку в перчатке. Оглянулся как бы с недоумением: и это всё? Ничего больше не нужно?

Мне было видно: он чувствовал, что не потратился, не наигрался. По-актёрски, по-лицедейски ему хотелось поставить внятную точку. Кажется, он в первый раз сконцентрировал на мне взгляд, потом посмотрел на Дуняшу, как бы объединив нас, и выдал ещё какую-то фразу – мне показалось, не по сценарию, а от себя.

– Каждый имеет скелетон в клóзет, – перевёл Мак. – Скелет.

– Что? – сказал я.

Тогда Мэтью Йович мне подмигнул и добавил ещё что-то короткое, причём последнее слово было «лав»[19]. Про нас с Дуняшей.

Фак ю, – ответил бы я вполголоса, если бы мы с ним были на сцене. Но здесь, с микрофоном в ухе, в прямом эфире, не смог. Не рискнул.

Я вспомнил вчерашнюю безответную, беззащитную тушу: чем меньше на ней было одежды, тем она казалась огромнее.

И сразу же – чувство гадливости, жалости и стыда, как будто избил кого-то покорного, кто не сопротивлялся.

Чувство какой-то огромной потери.

Вспомнил, как пена, которая только что была радужной и пушистой, на полу высохла корками и превратилась в ошмётки, в розово-серую грязь.

ПРОЩАНИЕ С ГУСЕНИЦЕЙ

Я пишу эти строки 30 августа. Послезавтра мы открываем второй сезон «Дома Орловых».